Цесаревич и балерина: роман

– Вот оно… – Феликс Иванович не сразу снял с руки огромное тяжелое кольцо. Протянул барону. Тот протер очки и принялся разглядывать, щуря глаза. Ведь в кольце скрывалась тайна.

– Что означает черный ворон? Почему он держит в клюве золотой перстень? Похоже на масонский знак…

Выждав паузу, Феликс Иванович брал в руки старинный польский гербовник. Здесь было полное описание родового дворянского герба Красинских.

– На лазоревом поле – серебряная подкова, увенчанная золотым крестом. На подкове сидит черный ворон с золотым перстнем в клюве. На щите – графская корона, шлем и дворянская корона, на которой сидит тот же ворон. Намет лазоревый, подложен серебром.

– Филигранная работа, – проговорил барон, возвращая кольцо. – Какие были раньше замечательные мастера.

– Это одна сторона дела… – согласился Феликс Иванович. – Но благодаря этому кольцу мы стали получать хоть какие-то деньги. Хорошо помню, как мы с отцом ездили за ними во дворец Красинских.

– Простите, ведь вашего отца звали Яном?

– Совершенно верно. Ивановичем стал в России. Что же касается моего отца…

Видимо, Юлия подслушивала. Именно при переходе к следующему колену династии она вошла в кабинет отца с твердой решимостью вызволить полуживого барона.

– Папа, прости, что я тебя прерываю… Может, про отца в следующий раз…

Барон был уже почти спасен. Его погубила интеллигентность. Боясь обидеть возможного тестя, жених Юлии изобразил желание слушать чуть ли не до утра. Казалось, отними у него такую перспективу, жизнь потеряет всякий смысл.

– Мне кажется, вам интересно то, что я рассказываю. Что же касается моего отца…

– Папа… В конце концов, у нас одна рождественская ночь, а не тысяча и одна… Не уподобляйся Шахерезаде, – и Юлия ушла, сердито хлопнув дверью.

Стало тихо. Старик как-то сник. Барону пришлось его уговаривать. Феликс Иванович вздыхал, пожимал плечами и про отца уже рассказывал не так художественно. Скороговоркой и шепотом. Изредка прислушиваясь к тому, что творится за дверью.

– Папа мой был артист. С ног до головы. Прожил долгую и счастливую жизнь, дожил до 106 лет. Признаться, я втайне мечтаю догнать его, но боюсь, придется догонять на небесах. Варшава моего отца на руках носила. Первый тенор оперы… «Словиком» его звали. По-польски – соловей. Его обожал простой люд и сам король. Был талантлив во всем. Молодым играл на скрипке. Так, что им заинтересовался великий Николай Паганини. А к старости был актером на драматической сцене. Вся Европа съезжалась посмотреть на его короля Лира. Из его груди исторгалась такая мощь, а было ему уже за восемьдесят.

Феликс Иванович улыбнулся.

– Вы танцуете мазурку? – неожиданно спросил старик у барона.

– Как военный человек обязан, но, разумеется, неважно.

– Я понимаю. Это не стало ведь делом вашей жизни?

– Как я слышал, вам равного нет.

– Возможно. Вы согласились бы всю жизнь танцевать мазурку и сделать танец смыслом жизни? Или ваш отец? Почтенный генерал.

– Мой отец был равнодушен к танцам и балам.

– Он был боевой генерал, участвовал в двух войнах, был ранен. Словом, занимался настоящим мужским делом… Как я мечтал быть военным, видел себя убитым на поле брани, но судьба распорядилась иначе. С восьми лет меня отвели в балетный класс… Я пропадал в театре. А когда мне было четырнадцать лет, меня заметил на концерте русский царь Николай I. И спустя годы пригласил в Россию некоторых артистов Варшавского театра, среди них оказался и ваш покорный слуга. Кто объяснит, почему Николай I так любил мазурку? Был просто помешан. С мазуркой я ворвался в заснеженную Россию. Почитай, сорок лет назад! И танцую, танцую, танцую… Разве это не сумасшествие?

– Без таких сумасшедших на земле темнее бы было… Нужен на земле Дон Кихот и бои с ветряными мельницами.

– Мы с вами одной группы крови. Я ведь всю жизнь мечтал, да и сейчас мечтаю станцевать Дон Кихота.

…Еще полчаса тому назад казалось – сил больше нет. Тянуло под голову положить подушку и зарыться в одеяло. Но пришло, по-видимому, второе дыхание. Хотелось выбежать в морозную ночь, кидаться снежками… Феликс Иванович был прекрасен.

– Юлия, – обратился отец к дочери, – случайно не помнишь порядок па-де-де, которое танцевали Вирджиния Цукки и Гердт?

– Матрешка с этим па-де-де уже подходила к Гердту. Тот не знает, куда от нее деться. Сплошное неприличие. Она ему еще и глазки строит.

– Кому? Гердту? Он ей в отцы годится. Ты поговори с ней.

– Что толку? Говорит, ей нравятся пожилые. Она и Петипа глазки строит. Весь театр смеется уже. Мне не веришь, спроси у Иосифа.

Юлия переставляла тарелки, когда отец вошел на кухню:

– Мама спит? Что-то собаку не слышно.

– Ушли все. С собакой вместе. Решили снежную бабу лепить.

– И барон с ними вместе?

– Что вы его все бароном называете, – обиделась Юлия. – У него есть имя.

– И не только… Я вижу в нем много хорошего. Конечно, гораздо важнее, чтобы ты это видела.

– Папа… Может, переменим разговор…

– Я только высказал свое мнение, а то, что он намного старше…

– Он моложе меня на два года.

– Разве?