Цезарь, или По воле судьбы

Катон понял, что ему уже никогда не отвести от себя подозрений в присвоении части кипрских денег. И может быть, поэтому не доверил битком набитые сундуки Аппиевой дороге. Вместо этого он повел флотилию вокруг итальянского «сапога» к Остии и, поскольку корабли были маломерными, поднялся по Тибру прямо к пристаням Рима.

Римляне высыпали на причал, удивляясь необычайному зрелищу. Среди них был и младший консул того года Луций Марций Филипп. Гурман, гуляка, эпикуреец, он собрал в себе все презираемые Катоном черты. Но, проследив за перегрузкой без малого двух тысяч сундуков в подвалы храма Сатурна, Катон все же решил не отказываться от настойчивого приглашения отобедать.

– Сенат в восхищении, мой дражайший Катон, – сказал Филипп, встретив гостя в дверях. – Тебя готовы осыпать всеми видами почестей, включая право носить toga praetexta на публичных мероприятиях и публичное изъявление благодарностей.

– Нет! – резко возразил Катон. – Я не приму никаких почестей за исполнение своих обязанностей, так что не трудитесь обсуждать это, а тем более голосовать. Я только прошу, чтобы рабу Никию, который был управляющим у Птолемея Кипрского, дали вольную и римское гражданство. Без его помощи мне ничего не удалось бы сделать.

Филипп, красивый смуглый мужчина, весьма удивился, но спорить не стал. Он провел гостя в изящно оформленную столовую, усадил его на locus consularis – почетное место на своем ложе – и представил своим сыновьям, возлежавшим на lectus imus. Луцию-младшему, такому же смуглому и красивому, как его отец, было двадцать шесть лет. Квинту исполнилось двадцать три года, он был светлее и не такой привлекательный.

Напротив lectus medius, где возлежали Филипп и Катон, стояли два кресла, отделенные от ложа низким столиком с едой.

– Ты, наверное, не знаешь, – растягивая слова, проговорил Филипп, – что совсем недавно я снова женился.

– Женился? – переспросил Катон.

Он чувствовал себя очень неловко. Он ненавидел эти официальные трапезы, сталкивавшие его с людьми, не имевшими с ним ничего общего ни в философском, ни в политическом отношении.

– Да. На Атии, вдове Гая Октавия, моего покойного друга.

– Атия… Кто это?

Филипп рассмеялся. Его сыновья усмехнулись.

– Если женщина не Порция и не Домиция, Катон, то ты ее не замечаешь! Атия – дочь Марка Атия Бальба из Арриции и младшей из двух сестер Гая Цезаря.

Чувствуя, как ему сводит губы, Катон изобразил подобие заинтересованности:

– Племянница Цезаря?

– Да, это так.

Катон постарался быть вежливым до конца:

– А для кого поставлено другое кресло?

– Для моей единственной дочери Марции, моего цыпленочка.

– Видимо, она еще молода для замужества?

– Вообще-то, ей уже восемнадцать. Она была обручена с молодым Публием Корнелием Лентулом, но он умер. Я еще не подыскал ей нового жениха.

– У Атии есть дети от Гая Октавия?

– Двое, девочка и мальчик. И есть еще падчерица, дочь Октавия от Анхарии, – ответил Филипп.

В этот момент в трапезную вошли две женщины. Обе красивые, но по-разному. Атия, золотоволосая и голубоглазая, отдаленно напоминала жену Гая Мария, движения ее были поразительно грациозны. Марция, черноволосая и черноглазая, очень походила на своего старшего брата, который, как мог заметить Катон, не отрывал глаз от новой супруги отца.

Но Катон ничего не заметил, потому что сам не мог оторвать глаз от Марции, скромно усевшейся в жесткое кресло, но не потупившей взора. Она тоже неотрывно смотрела на гостя.

Они мгновенно влюбились друг в друга. Ни он, ни она не ожидали ничего подобного. Марция понимала, что происходит, Катон – нет.

Она улыбнулась, показывая ослепительно-белые зубы:

– Ты вернулся героем, Марк Катон.

Тут принесли первые блюда. Обычно Катон презирал такое чревоугодие. Фаршированные каракатицы, перепелиные яйца, гигантские оливки, привезенные из Дальней Испании, копченые угри, устрицы, доставляемые в цистернах из Байи, крабы оттуда же, мелкие креветки в чесночном соусе на превосходном оливковом масле и хрустящий, еще пышущий печным жаром хлеб.

– Я ничего особенного не сделал, только выполнил свой долг, – сказал Катон так мягко и ласково, что сам себе удивился. – Рим отправил меня аннексировать Кипр, и я сделал это.

– Но очень честно и очень тщательно.

Дополнением к сказанному был обожающий взгляд.

Катон залился краской, опустил голову и сосредоточился на поглощении устриц и крабов, которые, признаться, были очень вкусны.

– Попробуй креветок, – сказала Марция, взяв его руку и поднося ее к блюду.

Прикосновение вызвало в нем взрыв восторга. Благоразумие приказывало отстраниться, но он ему не подчинился. И не отнял руки, делая вид, что поглощен выбором.

«Какой же он привлекательный! – думала Марция. – Какой благородный нос! Какие красивые серые глаза, такие суровые, но озаренные внутренним светом. Какой волевой рот! И аккуратно подстриженные мягкие, вьющиеся рыжевато-золотистые волосы. Широкие плечи, длинная красивая шея, никакого жира, длинные мускулистые ноги. Спасибо всем богам, что в тоге слишком неудобно есть и мужчины одеты только в туники!»