Цезарь, или По воле судьбы

Катон стиснул в пальцах пару креветок, сгорая желанием сунуть одну в великолепный восхитительный ротик. О, пусть продлится это мгновение!

И оно длилось и длилось. А остальные члены семейства удивленно переглядывались. Их удивление относилось не к Марции. В ее добродетели и покорности родительской воле не сомневался никто. Нет, удивлял всех один лишь Катон. Кто бы мог подумать, что он может говорить так тихо и мягко и так упиваться прикосновением женской руки? Из всех присутствующих только Филипп был достаточно стар, чтобы помнить, как незадолго до восстания Спартака двадцатилетний Катон сходил с ума от любви к Эмилии Лепиде, дочери Мамерка, вышедшей замуж за Метелла Сципиона. Эта история, решил Рим, что-то в нем убила. И в двадцать два года он женился на Атилии, но относился к ней холодно, с нескрываемым безразличием. А когда та улеглась под Цезаря, развелся с ней, запретил видеться с дочерью и сыном. В доме его с тех пор не было женщин.

– Разреши мне омыть твои руки, – произнесла Марция между переменами блюд.

На столе появились жареный ягненок, цыпленок, множество овощей, приготовленных с чесноком и тертым сыром, свинина в перечном соусе и свиные колбаски, слегка поджаренные и обмазанные разбавленным водой медом.

Для Филиппа, знавшего, что гость ценит во всем простоту, это был весьма скудный стол. Для Катона – обильная, трудноперевариваемая пища. Но ради Марции он пробовал то одно, то другое.

– Я слышал, у тебя две сводные сестры и один сводный брат?

Лицо ее осветилось.

– Да. Правда, мне повезло?

– Значит, тебе они нравятся?

– Кому они могут не нравиться?

– А кто тебе нравится больше?

– О, это просто, – улыбнулась она. – Маленький Гай Октавий.

– Сколько ему?

– Шесть, но ведет он себя на все шестьдесят.

Катон засмеялся. Не привычно заржал, а тихо захохотал.

– Наверное, это очаровательно.

Она нахмурилась, обдумывая ответ.

– Нет, он совсем не очаровательный, Марк Катон. Я бы сказала, что он поразительный. По крайней мере, так говорит мой отец. Он невозмутимый, спокойный и всегда о чем-нибудь размышляет. Все у него разложено по полочкам, все обдумывается, взвешивается. – Она замолчала, потом добавила: – И он очень красив.

– Тогда это у него от его двоюродного деда Гая Цезаря, – хрипло сказал Катон, поскучнев.

Она заметила это:

– В некоторых отношениях – да. Интеллект потрясающий. Но одарен он отнюдь не во всех областях. Довольно ленив. Ненавидит греческий и даже не учит.

– Ты хочешь сказать, что Гай Цезарь одарен всесторонне?

– По-моему, все так считают.

– Тогда чем же одарен маленький Гай Октавий?

– Он очень вдумчивый. Ничего не боится. Уверен в себе. Готов рисковать.

– Значит, он действительно пошел в Гая Цезаря.

Марция хихикнула.

– Нет, – возразила она. – Он ни в кого не пошел. Он сам по себе.

Со стола убрали для очередной перемены блюд, и в Филиппе проснулся гурман.

– Марк Катон, – сказал он, – ты имеешь возможность отведать совершенно новый десерт!

Тот посмотрел на салаты, сдобные булочки, пирожные с медом и покачал головой.

– Эй! – прозвучал приказ. – Заносите.

И в столовую внесли нечто бледно-желтое, похожее с виду на сыр, но лежащее на блюде, погруженном в миску со снегом.

– Это делается в горах и только в этот сезон. Мед, яйца и сливки, снятые с молока двухлетних овец. Все взбито в бочонке, помещенном в больший бочонок, наполненный соленым снегом. А после галопом доставлено в Рим. Я называю этот десерт амброзией с Фисцелльских гор.

Но видимо, обсуждение достоинств внучатого племянника Цезаря оставило во рту гостя кислый привкус. Он не стал пробовать амброзию. И даже Марция не смогла его уговорить.

Вскоре обе женщины удалились. Все удовольствие, полученное Катоном от пребывания в притоне эпикурейцев, немедленно испарилось. Он почувствовал тошноту и был вынужден отправиться на поиски отхожего места. Там его вырвало. Как могут люди так жить? Боги, даже уборная у Филиппа обустроена роскошно! Хотя, признаться, неплохо позволить себе помыть руки и прополоскать рот струей холодной воды.

Он возвращался в столовую по колоннаде.

– Марк Катон!

Он остановился, заглянул в открытую дверь и увидел ее.

– Зайди ко мне на минутку.

Это было против всех правил поведения в Риме. Но Катон все же вошел.

– Я только хотела сказать тебе, что мне очень понравилось твое общество, – сказала Марция, разглядывая его губы.

«О, это нестерпимо! Несносно! Смотри мне в глаза, Марция, не смотри на мой рот! Или я не сдержусь. Не продлевай эту пытку!»

Через миг, непонятно каким образом, она оказалась в его объятиях, а их губы слились в поцелуе, более чувственном, чем те поцелуи, что он знал прежде. Но это говорило лишь о строгости его добровольного воздержания. Ранее Катон целовал только двух женщин – Эмилию Лепиду и Атилию. Правда, Атилию довольно редко и без всякого удовольствия. А сейчас пара мягких, но сильных губ вызвала в нем дрожь томления. Марция прильнула к нему, застонала, овладела его языком, прижала его руку к своей груди.

Задыхаясь, Катон оторвался от Марции и убежал.