Цезарь, или По воле судьбы

Он шел в таком смятении, что долго не мог разобраться, какая дверь на узкой улочке Палатина ведет в его дом. Пустой желудок сводило, обжигающий поцелуй не выходил из ума, думать о чем-то другом он не мог.

Афинодор Кордилион и Статилл ждали в атрии, сгорая от любопытства. Им нетерпелось узнать, как все устроено в доме Филиппа, какие яства там подают и о чем говорят.

– Уйдите! – крикнул Катон, пробегая в свой кабинет.

Он ходил по скудно обставленной комнатке до утра, так и не прикоснувшись к вину. Он не хотел ни к кому испытывать привязанности. Он не хотел любви. Любовь – это ловушка, пытка, бедствие, вечный страх. Эмилию Лепиду он любил годы – и что получилось? Она предпочла ему Метелла Сципиона, гладкого и раскормленного индюка. Но чувство к Эмилии Лепиде было ничем в сравнении с его чувством к брату. «О Цепион, ты умер один, так меня и не дождавшись! Один, без дружеского участия, без поддержки, без крепкой руки, сжимающей твою руку». Страдания от потери Цепиона, страшная душевная мука, слезы, вечное одиночество… даже теперь, спустя одиннадцать лет. Всепоглощающая любовь – это предательство по отношению к интеллекту, самоконтролю, стойкости, бескорыстию. Любовь сулит горе, какого ему сейчас просто не вынести. Ведь ему уже тридцать семь, а не двадцать семь и не двадцать.

И все же, как только солнце поднялось достаточно высоко, Катон надел белоснежную, натертую мелом тогу и возвратился в дом Луция Марция Филиппа, чтобы просить руки его дочери. Надеясь в душе, что Филипп скажет «нет».

Филипп сказал «да».

– Этим я убиваю двух зайцев, – без всякого стыда проговорил он, весело встряхивая руку Катона. – Я муж племянницы Цезаря и опекун его внучатого племянника, а теперь тесть Катона. Ну и дела! Это просто великолепно!

Свадьба была тоже великолепная, но радость терзала Катона. Он ее не заслуживал и чувствовал, что поступает неправильно. Нехорошо погружаться в личное с головой. В первую брачную ночь он получил достоверное свидетельство того, что дочь Филиппа – девственница. Это его удивило и заставило призадуматься. Откуда тогда в ней эта сила и страсть, эта опытность? Ничего не зная о женщинах, он не имел понятия, сколько всего давали девушкам разговоры подруг, эротические фрески, статуи, звуки, доносящиеся из-за закрытых дверей, и россказни старших братьев. Он был бессилен против ее ухищрений, сила его чувства к ней совершенно подавляла его. Марцией его одарила Венера, но сам он имел закалку железных когтей Дита, бога подземного царства.

И когда через два года после свадьбы к нему пришел дряхлый старик Гортензий с просьбой позволить ему жениться на дочке Катона или на одной из его племянниц, его не оскорбило и очередное предложение старца – отобрать у него ту, что доводила его до безумия. Это был единственный выход из положения. Он отдаст Марцию Квинту Гортензию, отвратительному старому сластолюбцу, который, вскарабкавшись на нее, будет пускать газы и слюни, натужно пытаясь достигнуть оргазма. Он будет совать ей в рот свой вялый пенис в надежде, что тот хоть на время окрепнет, но отсутствие зубов, волос и общая дряхлость вызовет у нее лишь отвращение. Его дорогая Марция, он даже подумать не мог, что кто-то ее обидит или сделает несчастной. Как он мог приговорить ее к такой судьбе? Но он должен это сделать, иначе он сойдет с ума.

И он сделал это. Действительно сделал. Сплетни, пошедшие по городу, были лишь наполовину верны. Катон не взял от Гортензия ни сестерция, хотя, конечно, Филипп получил миллионы.

– Я развожусь с тобой, – сказал он ей своим громовым медным голосом, – и отдаю тебя замуж за Квинта Гортензия. Я хочу, чтобы ты была ему хорошей женой. Твой отец дал согласие.

Марция осталась стоять, как стояла, но широко расставленные глаза заблестели. Потом она протянула руку и прикоснулась к его щеке. Очень нежно, с бесконечной любовью.

– Я понимаю, Марк, – сказала она. – Правда, понимаю. Я люблю тебя. И буду любить даже после смерти.

– Я не хочу этого! – взревел он, сжав кулаки. – Я хочу покоя, хочу быть самим собой и не хочу, чтобы кто-то любил меня после смерти! Ступай к Гортензию и научись ненавидеть меня!

Но она только улыбнулась.

Это было почти четыре года назад, однако боль не покидала его. Никогда, ни на йоту. Он скучал по ней, он представлял, что с ней выделывает Гортензий. И все еще слышал ее обещание любить его и после смерти. Это одно уже говорило о том, насколько хорошо она его знала. До такой степени, что согласилась на унижение, какого совсем не заслуживала. Попросту не могла заслужить. Но он доказал себе, что может жить без нее. Без наслаждений, без счастья.

Почему же он думает о ней в этот пронизанный горечью день, хотя надо бы думать о Курионе и Цезаре? Почему он так жаждет, чтобы она оказалась рядом, чтобы он мог уткнуться лицом ей в грудь и любить ее всю эту ночь, которая и так будет бессонной? Почему он избегает Афинодора Кордилиона и Статилла? Он налил себе вина и залпом выпил. Факт есть факт, без Марции он пил очень много, но алкоголь не действовал на него и боли не притуплял.