Цезарь, или По воле судьбы

– Колесницы с душами умерших влекут две лошади, – успокоительно сказал Брут. – Черная и белая.

Гортензий хихикнул:

– В том-то и дело, Брут. Обе мои лошади черные. – Он повернул голову, посмотрел на Катона. – Я хотел видеть тебя, чтобы поблагодарить.

– Поблагодарить меня? За что?

– За Марцию. Она дала мне больше счастья, чем может заслуживать старый грешник. Самая замечательная и заботливая из жен. – Взгляд его блуждал по комнате. – Я был женат на Лутации, сестре Катула, ты знаешь. Она родила мне детей. Сильная, своевольная и черствая. Она презирала моих рыбок. Никогда не смотрела на них. А Марция тоже любит смотреть на моих рыбок. Вчера она принесла мне Париса, моего любимца, в чаше из горного хрусталя….

Это было уже чересчур. Катон наклонился, чтобы, повинуясь традиции, поцеловать страшные, тонкие, как ниточка, губы.

– Я должен идти, Квинт Гортензий, – сказал он, выпрямляясь. – Не бойся смерти. Она милосердна. И иногда предпочтительнее, чем жизнь. Она несет облегчение, хотя ее приход может быть сопряжен со страданиями. Мы терпеливо сносим их, а потом наступает покой. Пусть твой сын будет с тобой, чтобы держать тебя за руку в последний момент. Никто не должен умирать в одиночестве.

– Я лучше буду держать твою руку. Ты – величайший из римлян.

– Тогда я буду возле тебя, когда придет время, – сказал Катон.

Популярность Куриона на Форуме росла с той же скоростью, с какой он утрачивал ее в сенате. Он все не отзывал свое вето и с особенным удовольствием озвучил в сенате письмо Цезаря, в котором тот заверял почтенных отцов, что будет счастлив сложить с себя полномочия, сдать провинции и распустить армию, если то же самое сделает и Помпей. Помпею ничего не оставалось, как заявить, что он не может опуститься до одолжения человеку, который игнорирует волю сената и народа Рима.

Его заявление дало Куриону основание утверждать, что Помпей стремится к абсолютной власти. А Цезарь нет. Он в этом случае ведет себя как преданный слуга Рима. И вообще, что это за стремления? К чему они приведут?

– Цезарь намерен уничтожить Республику и сделаться царем Рима! – крикнул Катон, не в силах больше молчать. – Он поднимет свои легионы и пойдет с ними на Рим!

– Ерунда! – с презрением возразил Курион. – Почему вас не беспокоит Помпей? Цезарь готов от всего отказаться, а Помпей – нет! Поэтому кто из них намерен поднять армию, чтобы устроить переворот? Конечно, последний!

И так – каждый раз. Март закончился. Апрель почти прошел, а Курион все не снимал вето. Его шумно приветствовали на улицах. Он становился героем. С другой стороны, Помпей в народном мнении все больше и больше начинал походить на негодяя, а boni – на кучку злобных фанатиков, мечтающих свалить Цезаря, чтобы поставить над всеми Помпея.

В ярости от подобного поворота общественного мнения Катон писал Бибулу в Сирию чуть ли не каждый день, но получил ответ лишь в последний день апреля.

Катон, мой дорогой тесть и любимый друг, я попытаюсь подумать, как справиться с нашей проблемой. Но здесь произошли такие события, которые заставляют меня рыдать. Я потерял обоих моих сыновей, их убили в Александрии.

Ты, конечно, знаешь, что Птолемей Авлет умер в мае прошлого года, задолго до того, как я прибыл в Сирию. Его старшая дочь, семнадцатилетняя Клеопатра, взошла на египетский трон. Но от нее как от женщины потребовали, чтобы она вышла замуж за близкого родственника – брата, двоюродного брата или дядю. Чтобы сохранить чистоту царской крови, хотя нет сомнений, что кровь самой Клеопатры нечистая. Ее мать была дочерью понтийского царя Митридата, в то время как мать ее младшей сестры и двух младших братьев была родной сестрой Птолемея Авлета.

Я постараюсь не отвлекаться, но, наверное, мне нужно выговориться, а здесь нет никого, с кем я мог бы побеседовать. А ты – отец моей любимой жены, мой друг, и кому же, как не тебе, позволительно излить горе?