Цезарь, или По воле судьбы

– Нет боевого настроя, – устало сказал Помпей. – Никто не верит, что мы воюем! А те, кто верит, не принимают это всерьез. Мне подсекли поджилки, как лошади, Лабиен.

– Посмотрим, что будет за Адриатикой, – был ответ.

Цезарь обложил Корфиний на другой день после ид, однако Помпей узнал об этом лишь через три дня. За это время к Цезарю подошел восьмой легион. Сульмон тут же сдался, а Корфиний был осажден. В порыве гнева Помпей написал Агенобарбу, что с просьбой о помощи он запоздал, и поскольку он один виноват в создавшейся ситуации, то должен выпутываться из нее сам.

Но когда это письмо Помпея дошло до Агенобарба через шесть дней после того, как он послал за помощью, командующий решил тайно уехать ночью, оставив войска и легатов. Однако незадачливого полководца выдала излишняя суетливость, и Лентул Спинтер взял его под арест. А потом послал к Цезарю – договориться об условиях сдачи. Двадцать первого февраля Агенобарб, его окружение и еще пять десятков сенаторов сдались Цезарю вместе с тридцатью одной когортой. И с казной в шесть миллионов сестерциев. Цезарь был приятно удивлен и хорошо заплатил перешедшим на его сторону рекрутам. В конце концов, они вполне годились для охраны собранного на Сицилии урожая.

На этот раз посланец к Помпею поторопился. Помпей отреагировал на донесение устройством лагеря в Луцерии и маршем в Брундизий с пятьюдесятью когортами, которые у него к тому времени набрались. Цезарь тоже не дремал и через пять часов после сдачи Корфиния двинулся быстрым маршем на юг вслед за Помпеем, который прибыл в порт двадцать четвертого февраля и обнаружил, что кораблей там хватает только для перевозки тридцати когорт из имеющейся у него под рукой полусотни.

Самой плохой новостью для Помпея было милосердие, проявленное Цезарем в Корфинии. Вместо показательных массовых казней он всех прощал. Простил и Агенобарба, и Аттия Вара, и Луцилия Гирра, и Лентула Спинтера, и Вибуллия Руфа, и пять десятков других сенаторов. Их вежливо похвалили за доблесть и отпустили. Цезарь только взял с них слово, что они не станут больше выступать против него, ибо тогда все его милосердие улетучится в один миг.

Теперь Кампания, как и север, была открыта для Цезаря. В Капуе никого не осталось – ни войска, ни консулов, ни сенаторов. Все уехали в Брундизий, потому что Помпей отказался от идеи посылать войска на Сицилию. Все должны были плыть в Диррахий в Западной Македонии, к северу от Эпира. Вся казна оставалась в Риме. Но жалел ли об этом Лентул Крус? Извинился ли он за свою глупость? Нет, совсем нет! Он продолжал злиться, что ему не позволили сколотить легион из гладиаторов Цезаря.

Главной целью Цезаря стал Брундизий, и это заставляло Помпея чувствовать себя очень неуютно. Помпей заваливал баррикадами все подступы к порту. Между вторым и четвертым марта ему удалось отослать в Македонию тридцать когорт, а также одного консула, многих сенаторов и магистратов. По крайней мере, он избавился от большинства докучливых идиотов. С ним остались лишь те, с кем можно было говорить.

Цезарь подошел к Брундизию, прежде чем посланная флотилия вернулась, и направил своего легата Каниния Ребила к тестю молодого Гнея Помпея – Скрибонию Либону. Возможно, почтенный Скрибоний Либон не откажется помочь Ребилу увидеться с Магном. Тот раньше вроде бы соглашался на переговоры, а теперь вообще ни на что не соглашается.

– В отсутствие консулов, Ребил, – сказал Помпей, – у меня нет права вести переговоры.

– Прошу прощения, Гней Помпей, – твердо возразил Ребил. – Это не так. Сейчас действует senatus consultum ultimum, а ты – главнокомандующий. У тебя есть право заключать соглашения самостоятельно.

– Я отказываюсь даже думать о примирении с Цезарем! – прервал его Помпей. – Примириться с Цезарем – значит лечь у его ног.

– Ты не ошибаешься, Магн? – спросил Либон после того, как Ребил ушел. – Ребил прав, ты можешь заключать соглашения самостоятельно.

– Я не стану этого делать! – отрезал Помпей, на которого отсутствие сторожевых сенаторских псов повлияло весьма благотворно. – Пошли за Метеллом Сципионом, Гаем Кассием, моим сыном и Вибуллием Руфом.

Когда Либон ушел, Лабиен задумчиво посмотрел на Помпея.

– Ты быстро пришел в себя, Магн, – сказал он.

– Да, это мне свойственно, – процедил сквозь зубы Помпей. – Выкидывала ли Фортуна над Римом худшие шутки, чем консульство Лентула Круса в самый кризисный для Республики год? О Марцелле-младшем я не говорю, он – пустое место.

– Видимо, Гай Клавдий Марцелл-младший вовсе не разделяет взглядов boni и своих родичей, – проворчал Лабиен. – Став консулом, он постоянно болеет.

– Вот-вот. Именно потому он и уперся. Не захотел никуда плыть. Что, собственно, и подвигло меня отправить всех остальных сенаторов с первой партией войск. Услышав о милосердии Цезаря, они потеряли решимость.

– Цезарь не станет никого заносить в проскрипционные списки, – уверенно сказал Лабиен. – Это не в его интересах.

– Я тоже так думаю. Хотя он не прав, Лабиен, он не прав! Если я одержу победу… когда я ее одержу, проскрипционные списки появятся.