Цезарь, или По воле судьбы

И они вышли вперед, все остальные делегаты девятого. Плача, умоляя простить их, готовые умереть, только бы Цезарь вернул им свое расположение. Солдаты мятежного легиона рыдали. Искренне, от всего сердца.

«Какие они все-таки дети, – думал он, глядя на них. – Польстившиеся на красивые слова, исторгнутые из грязных ртов. Одураченные шарлатанами. Дети, храбрые, грубые, порой жестокие. Но не мужчины в настоящем понимании этого слова. Дети».

Он дал им поплакать.

– Ну хорошо. Я не распущу вас. Я не стану обвинять всех в измене. Но у меня есть условие. Мне нужны сто двадцать зачинщиков мятежа. Каждый десятый из них будет казнен. Остальных распустят и лишат гражданства.

Первые восемь десятков выданных целиком составляли центурию Карфулена, первую центурию седьмой когорты. В число остальных вошли приятели Карфулена. И еще Клоатий с Апонием.

Никто из легионеров не знал, что жребии для выбора двенадцати смертников были подтасованы. Сульпиций Руф провел предварительное расследование и выявил главных смутьянов. Одного из них не было среди тех, кого выдал девятый.

– Среди вас есть кто-нибудь невиновный? – спросил Цезарь.

– Да! – выкрикнули из задних рядов. – На меня указал центурион Марк Пусион. А виновен он сам, не я!

– Выйди вперед, солдат, – велел Цезарь.

Тот вышел.

– Пусион, займи его место.

Центурионам Карфулену, Пусиону, Апицию и Скаптию выпала казнь. Другие смертники оказались солдатами, действительно принимавшими активное участие в подстрекательстве к мятежу. Приговор был приведен в исполнение тут же. Каждой декурии, на которые разделили мятежников, выдали по девять дубинок и приказали бить ими приговоренных, пока те не превратятся в кровавое месиво.

– Хорошо, – сказал Цезарь, когда все закончилось, понимая, что для него во всем этом ничего хорошего нет. Он теперь не сможет сказать, что в его армии никогда не было смуты. – Руф, у тебя готов список проверенных центурионов?

– Да, Цезарь, готов.

– Тогда переформируй свой легион в соответствии со списком. Ты потерял более двух десятков центурионов. Восполни потери.

– Но мы все же не потеряли девятый, – сказал Гай Фабий. – Я рад. – И вздохнул. – Какой ужас!

– Все затеял один человек, – печально заметил Требоний. – Если бы не Карфулен, ничего не произошло бы.

– Может, и так, – сурово сказал Цезарь, – но это произошло. Девятому нет прощения.

– Цезарь, они же не все виновны! – смущенно возразил Фабий.

– Нет, они просто дети. Но почему все думают, что детей надо прощать? Они не животные, они – люди. Они должны жить своим умом. Я не прощу девятый. Они поймут это, когда гражданская война закончится и я их распущу. Они не получат земли ни в Италии, ни в Италийской Галлии, только в колонии возле Нарбона.

Кивком он отпустил офицеров.

Фабий и Требоний шли к себе вместе и поначалу молчали. Наконец Фабий не выдержал:

– Требоний, это мои досужие домыслы или Цезарь и впрямь меняется?

– Становится жестче, ты хочешь сказать?

– Я не уверен, что это именно то слово. Может быть… он все больше сознает свою исключительность. Это возможно?

– Определенно.

– Но… почему?

– Таков ход событий, – ответил Требоний. – Более слабого человека они бы загнали в тупик. Но ему всегда помогало то, что он в себе не сомневался. Однако мятеж девятого в нем что-то сломал. Он не думал, что такое может случиться. Во многих отношениях, я полагаю, именно это настоящий Рубикон, а не какая-то там речушка.

– Но он все еще верит в себя.

– Он и умирая будет верить в себя, – сказал Гай Требоний. – Просто сегодня померкло его сияние. В идеальном образе появился изъян. А Цезарь изъянов не терпит.

– Он все чаще спрашивает, почему никто не верит, что он победит, – хмуро сказал Фабий.

– Потому что его сердит людская глупость. Вообрази, Фабий, каково это – знать, что тебе нет равных! А Цезарь знает. Он может все! Он много раз доказывал это. И хочет, чтобы ему воздавали по заслугам. Но все идет не так. Его не признают, ему чинят препоны. Подумай сам, ему уже пятьдесят, а он все еще бьется за то, что давно должен бы получить. Тут станешь обидчивым.

В начале ноября восемь легионов, расположенных в Плаценции, выступили в Брундизий. Им предстояло покрыть сто пятьдесят миль за два месяца. Дойдя до Адриатики, они должны были идти вдоль берега, не пересекая Апеннин, чтобы не приближаться к Риму. Скорость марша была установлена двадцать миль в день, и это означало, что каждый второй или третий день оставался для отдыха. Для легионов Цезаря – просто прогулка, а не марш, особенно в это благословенное осеннее время.