Цианид по-турецки

— Эти обвинения показались мне чудовищно несправедливыми, — продолжил Бедари, стараясь говорить негромко и неторопливо — как я его и просил. — Признаю: я тоже вышел из себя. Мы едва не подрались. К счастью, находившиеся там же наши сослуживцы растащили у нас и уговорили вынести эту историю на суд чести нашего полка — поскольку поединки между офицерами гвардии и кадетами категорически запрещены. Фрисканд, немного остыв, согласился с этим, заявив, что не желает драться с тем, кто уступает ему в фехтовальном искусстве.

— Что ж, с его стороны это было благородно, — заметил я.

— Конечно! — горячо поддержал Бедари. — Цисарт — благородный человек. Был… — добавил он, помрачнев. — Потому что сегодня я нашел его тело на лужайке в королевском парке.

— Почему же все решили, что убили его вы? — спросил я.

— Потому что несколько человек слышали, как мы ссорились. Мы говорили слишком громко, — ответил Бедари уныло. — Потому что, если я действительно говорил все эти гнусности, то именно мне было невыгодно доводить историю до суда чести — ведь за этим могло последовать позорное исключение из полка.

— Но ведь вы не говорили этого! — воскликнул я. — Значит, могли это доказать, разве не так? Ведь фрисканд, обвиняя вас, вынужден был бы назвать того, кто передал ему эти разговоры! И вы со спокойной душой могли бы опровергнуть клеветника! Честно говоря, — продолжил я, стараясь быть рассудительным, — в убийстве Цисарта куда больше был заинтересован именно клеветник. Разве не так?

Бедари тяжело вздохнул.

— Я думаю, что все было именно так. Но ты, Грильдриг, еще не знаешь главного. Ты не знаешь, чем был убит Цисарт.

— Чем же? — спросил я.

— Моей шпагой, — мрачно ответил Бедари. — Не знаю, как такое могло случиться. Он лежал ничком, и тело его было пробито моей шпагой! Убийца подкрался сзади и ударил Цисарта в спину. Увидев это, я тут же выдернул шпагу. Тогда-то я и испачкал руку кровью…

— То есть, кровь на эфесе была совсем свежей? — уточнил я.

— Ну, да… Едва шпага оказалась в моей руке, как послышались чьи-то голоса, кто-то приближался к месту поединка. Я испугался, бросил оружие и позорно бежал…

— Но как же ваша шпага могла попасть убийце? — спросил я.

Бедари пожал плечами.

— Я не обратил внимания, — признался он. — Я гулял по парку без оружия — поскольку вне службы нам предписано ходить по королевским владениям безоружными. А когда я прибежал к себе, то увидел, что на спинке моей кровати висят пустые ножны. Я прицепил их к перевязи, потому что растерялся…

— Где сейчас ваша шпага? — спросил я.

Бедари пожал плечами.

— Наверное, у начальника караула. У Голдири. Или же в храме, вместе с телом Цисарта, — он помрачнел, и я заторопился со следующим вопросом:

— А кто присутствовал при вашей ссоре с фрискандом?

Бедари задумался.

— Дригмиг Тизарт, — ответил он, — мой сосед по комнате — гвардеец Зитери… Да, еще паж Даргири, он дожидался, пока я сменился из караула. Кажется, все. Мы вчетвером как раз составили партию в кости. Я успел метнуть, но не успел посчитать результат — в комнату ворвался взбешенный Цисарт. Остальное вы уже знаете.

Тут наш разговор был прерван появлением тюремщика. Я спешно спрятался за ножку деревянного топчана. Бедари же сделал вид, будто что-то ищет на полу. Он возился до тех пор, пока не убедился, что меня никто не увидит. Только после этого он повернулся к тюремщику, заглянувшему в зарешеченное окошко. Тот протянул ему ломоть хлеба и пузатый кувшин, после чего тут же опустил решетку и запер ее на замок.

Дождавшись, пока шаги тюремщика стихнут в глубине подземного коридора, я вышел из своего укрытия.

Бедари сидел на топчане и неторопливо ел хлеб, запивая его из кувшина каким-то напитком, судя по сильному кислому запаху — разбавленным вином. Мне так и не удалось привыкнуть к виду едящего великана и к обилию отвратительных запахов и звуков, сопровождающих это зрелище. Даже наблюдая за завтраком мою милую нянюшку, к которой я был искренне привязан, я не мог избавиться от отвращения. А ведь Глюмдальклич ела, по здешним меркам, совсем мало, изяществом природным и воспитанием не была обделена! Что уж говорить о молодом гвардейце, отличавшемся отменным аппетитом и при том ничуть не обязанном соблюдать этикет в тюремной камере. За один раз он отхватывал зубами кусок, которого вполне хватило бы на обед трем моим соотечественникам, а крошки, которыми усеивался каменный пол, размерами достигали голубиного яйца.