Цианид

К чувству вины за то, что я струсила и отреклась от Митчелла, прибавилось еще и самоуничижение: я чуть не отправила его за решетку. О, думаю, полиция была бы только рада взяться за него снова, обнаружив мертвую девушку в его спальне. Я могла задохнуться прямо в кровати, если бы оказалась в доме одна…

Но все это было только началом моих бед.

Обо всем, что случилось позже, я узнала не сразу. Митчелл сообщил моим родителям, что я в больнице. Те приехали и заклеймили его проклятым дилером и причиной всех моих бед. Обвинили его в том, что он подсадил меня на наркотики. Он пытался оправдаться и спорить с ними, но Энрайтов не переспорит даже черт. Митчелл уехал, чтобы дать им остыть, а когда приехал следующим утром, не нашел меня в палате. Отец позаботился, чтобы меня перевели в другую больницу, а потом и вовсе забрал домой – туда, где до меня не добрался бы даже спецназ, что уж говорить о простом смертном.

Глава 20 Переступлю

Я открыла глаза, а Митчелла рядом не было. Родители солгали мне, что вообще его не видели. Я требовала, чтобы меня отвезли к моему парню, но отец только рассмеялся в ответ и сказал, что если придется использовать силу, чтобы удержать меня от бредовых поступков, то он использует ее.

До того дня я не подозревала, что с двадцатипятилетней женщиной могут обращаться как с ребенком. Могут запереть в спальне, отобрать телефон, добавлять успокоительное в еду, заговаривать зубы так умело, что она и не поймет, что находится под стражей.

Родители даже отвечали на сообщения от моего имени, которые приходили на мой телефон. Я бы не поверила, если бы Магда не показала мне переписку с якобы мной. Они пытались скрыть то, что я была в больнице. Никто не должен был узнать, что дела у Ванессы Энрайт настолько плохи, что она перебрала таблеток.

Магде написали от моего имени: «Я приболела». Эндрю сказали то же и выпросили неделю отпуска за свой счет. А Митчелла просто заблокировали. Я об этом тоже узнала не сразу.

Мне было так плохо, что я не могла встать с постели. Спала целыми днями, чувствовала страшную слабость. Аппетит исчез: еда казалось несъедобной, как камни или древесная стружка. Голова не соображала: от нее было не больше толку, чем от резинового мяча. Я списала все на последствия передозировки, но дело было вовсе не в ней. Родители решили подержать меня на очень сильных препаратах, лишь бы я не кинулась обратно к «проклятому дилеру». И не придумали ничего лучше, чем превратить меня в овощ.

То ли на третий, то ли на пятый день после моего возвращения из госпиталя мама объявила, что нам стоит съездить на отдых, и выложила передо мной два билета в Италию. К тому моменту я уже заподозрила неладное. На мой вопрос о Митчелле родители ответили, что тот ни разу не позвонил, а это было просто невозможно. Митчелл так сильно переживал о моем возвращении домой, что непременно наведался бы.

– А что в Италии ловить зимой? – спросила я, разглядывая мамино лицо. Она накрасилась сильнее, чем обычно. Выглядела почти кукольно, пытаясь скрыть косметикой бледность и изможденность.

– Прогулки по Риму, Пантеон и Римский форум, кофе на балкончике с видом на Колизей, боже, там так красиво сейчас. И мне очень хочется, чтобы ты немного отдохнула после… – она не стала продолжать, только дернула плечом, будто пыталась отделаться от гадкого насекомого.

– После чего? – спросила я, сдвинув брови.

– Ты запуталась, милая. Ты пошла не по тому пути.

– Ты так говоришь, как будто я стала героиновой наркоманкой, хотя эти таблетки мне, между прочим, врач прописал! Это была случайная передозировка!

– Случайности не случайны, – спокойно сказала мама, снова придвигая ко мне билеты.

– Намекаешь, что я таки наркоманка?!

– Я принесу тебе воды.

– А я не хочу воды! И в Италию не хочу! Я хочу свой телефон, и немедленно!

Мама медленно встала, расправила юбку и сказала:

– Я все-таки принесу тебе воды, а потом поговорим.

Через пять минут в моих руках оказался стакан с водой, у которой был едва заметный химический запах и немного – совсем немного – горьковатый привкус. Я выпила несколько глотков и снова стала проваливаться в болезненную дрему.

– Подумай над Италией, хорошо? – шепнула мама, поправляя подушку. – Билеты все равно уже не вернуть. Тебе понравится там. Ты такая бледная и такая худенькая. Просто смотреть больно. Поспи, а вечером я принесу тебе покушать.

Заключенной. Вот кем я стала в доме собственных родителей. Заложницей без своего мнения, без права обсуждать что-либо, без надежды на освобождение.

Дни проходили в полусне. Похожие друг на друга, как таблетки из одного блистера. Неразличимые, бесцветные и безвкусные. Я не вставала с постели, не было сил. Только однажды случилось нечто из ряда вон: я услышала голос Митчелла. Он доносился откуда-то издалека, из сумеречной серости, которая уже заволокла окна.