Цифры

Об этом думал Дамиан, пока семенил за чёрной кошечкой по переулкам. Все эти синонимы он выучил на днях с нянюшкой и теперь отчаянно пытался их не забыть, повторяя по первому попавшемуся поводу. Произносить он их, конечно, не умел, но читать и писать уже научился. Ну, почти все. Как видите, с «ошеломительно» и «умопомрачительно» всё ещё возникали некоторые проблемки. Но ничего. Он со всем справится.

Дамиан бежал за котом, потому что хотел увидеть ещё и белого, и серого котёнка, как в сказке у нянюшки. Нянюшка была уже старенькая, и когда все дети здесь начали рождаться глухими, ей было трудно перестроиться и начать рассказывать сказки не голосом, как было испокон веков, а жестами. Сказка про белого, серого и чёрного котёнка была одной из самых простых и популярных – и нянюшка рассказывала её Дамиану чаще всего.

Забавно, но все чёрные котята здесь тоже рождались глухими. Сначала люди не понимали, в чём проблема. Почему стандартные «кис-кис-кис» и «мур-мур-мур» не работают, а от стука по окружающим предметам, при этом, заинтересованно поднимаются ушки. Мамы-кошки, кажется, тоже были в замешательстве. Только, в отличие от людей, они никогда не отказывались от своих детей, невзирая на их глухоту.

Немало поводов можно выдумать, чтобы заподозрить женщину в ведьмовстве. Мелайну подставило её имя.

Слухи о странных младенцах расползлись далеко за пределы городка. Исследовать «казус» с рождавшимися «глухятами» приехал учёный лекарь из другого города. Он знал древнегреческий язык и весьма удивился, когда услышал о Мелайне: «Даже не думал, что в такой глухой провинции девушку могут так назвать! По-древнегречески это означает «Чёрная». Довольно распространённое прилагательное, кстати, но как имя встречается редко».

Местные жители быстренько провели параллели между именем-прилагательным и глухими чёрными котами и начали что-то подозревать, хотя однозначно сформулировать и высказать свои подозрения никто не мог. Поэтому глава города, отец Дамиана, и взял дело в свои руки.

Однако Мелайна была далеко не первой девушкой, которую они повесили. Один алхимик частенько наведывался в городок из столицы и считал, что глухота связана с водой, которую пьют местные жители. Недалеко от родника жила с пожилой матушкой одинокая рыжая девушка по имени Анастасия. Матушку обвинять было как-то неприлично, а вот Анастасию вздёрнули без всяких зазрений совести.

На следующий день после её убийства очередная женщина родила глухого ребёнка. Местные расстроились. Не из-за того, что жаль Анастасию, а из-за того, что им хотелось чувствовать себя победителями, а природа их перехитрила.

А ещё была Инга. Жила себе Инга обычной русой толстушкой с бесхитростными радостями: смерть как любила она шутки про письки и щипать мужиков за жопы. И всё бы ладно, да только был у Инги один изъян. Порой принимался шалить в теле нервный тик, и не под силу было Инге его остановить. Левый глаз лихорадочно дёргался помимо воли. Больно не было, но выглядело жутковато.

Один раз у Инги начался тик, когда она болтала с беременной женщиной. Рассказывала анекдот про мужиков в бане и так хохотала, что задёргалась. У собеседницы, естественно, родился глухой ребёнок. «Это она! Она прокляла меня! У неё дурной глаз! Это всё она!» Ингу вздёрнули. Её шестилетнего братика Антошку забрали в приют.

Была Ксения. Ксения монашествовала, всегда молчала и никогда не поднимала взгляда на мужчин. Зарабатывала тем, что продавала женщинам абрикосы из дикорастущего сада, где ночевала. Конечно же, продавала и беременным. Её тело, забитое камнями до смерти, сгнило вместе с абрикосами.

Были и другие, но что уж тут, всех не упомнить. Одно понятно: инфантициду местные жители предпочитали феминицид. Им была неведома мысль, что глухие – это полноценные люди. Мало кто осмеливался принять своего ребёнка таким, каким его создала природа. О том, что можно избежать убийств и как-то иначе утешить народ, даже речи не шло.

Мир не наступал, ведь и в душах горожан не было мира. Люди видели: «Что-то не так!» – и в них просыпались ненависть и жажда отмщения. Они не знали, куда бить, и сносили всё подряд.

Глава города ненавидел глухих больше всех. И то, что у него тоже родился глухой ребёнок, выводило его из себя на постоянной основе. Он всем сердцем любил Дамиана как конкретного живого человека. Когда же он думал о Дамиане концептуально, как о своём сыне и преемнике, он ненавидел его всей душой и думал даже, что лучше бы Дамиан вообще никогда не рождался.

Трудно было уместить в душе и отцовскую любовь, и неотступное ощущение позора и стыда. Непреодолимую нежность и столь же непреодолимое чувство оскорблённого достоинства. Вот он и ковылял по жизни кое-как: вешая невинных, срываясь на жену, целуя сына в потную сонную головку, катая его на лошадках и выискивая с ним в полях самых красивых на свете бабочек.