Цикл «Аратта»

Двери вновь распахнулись. В зал вошли двое. Один, дородный, богато одетый муж, как показалось царевне, почти ничем не отличался от всех прочих сидящих за столами бородачей. Другой же — костлявый, узколицый, в расшитой роговыми бляшками рубахе, — верно, изорянин. Таких людей Аюна прежде не видела. Длинные прямые волосы, собранные в хвост, были почти белыми, но вовсе не седыми. Глубоко сидящие глаза — странно-светлые, чуть темнее прозрачной воды. На запавших щеках нового гостя едва пробивалась борода, хотя изорянин явно уже не был отроком. Но почему-то, стоя рядом с могучим вендом, он производил впечатление куда более гнетущее. Возможно, причиной тому был его мертвенный взгляд, не выражающий ни страха, ни почтения, ни приязни.

Станимир вдруг широко улыбнулся, встал, обошел стол и распахнул объятия одному из вошедших:

— Илень, старый друг! Как же я рад видеть тебя!

Воевода заулыбался и шагнул навстречу.

— А кто твой спутник? — выпуская старого знакомца, спросил Станимир.

Изорянин, услышав, что говорят о нем, поклонился князю и медленно заговорил, будто цедя слова.

— Это Марас, брат Учая, сына Шкая, — принялся переводить Илень. — Учай, стало быть, вождь всех изорянских родов и племен. Как он сам себя называет — повелитель Ингри-маа. Он отправил своего младшего брата послом ко двору Станимира, князя лютвягов… Учай, сын Шкая, желает поведать тебе, князь, о своей доброй воле…

Аюна насторожилась. Учай? Ей показалось, она прежде уже слышала это имя. Что-то в нем было неприятное — вспомнить бы что? Она разглядывала чужака, покуда не поймала ответный взгляд — холодный, от которого по ее коже пробежали мурашки. Таким глядят на рыбу, прикидывая, как бы ее приготовить. "Что же за Учай такой?" — вновь задумалась царевна.

— Я приветствую посланника вождя изорян и непременно приму и выслушаю его, — ответил Станимир. — Однако мы не говорим о делах на пиру. Здесь нужно веселиться и славить наших предков и богов, позволивших нам дожить до этого радостного дня…

— Песнь! — закричал кто-то.

— Песнь! — поддержали многочисленные голоса.

— Я привез с собой умудренного богами гусляра, — объявил Бурмила. — Он знает все сказания нашей земли и умеет восславить подвиги предков достойными их словами. А поет он так, что лучше не слушать его голодным — не то можно помереть, не дождавшись конца песни!

Станимир улыбнулся шутке могучего вождя.

— Гусляр — это хорошо. Зови его!

Бурмила поднялся с лавки и велел слугам позвать песнопевца. Прославленный гусляр, только и ждавший приглашения, вошел в праздничный чертог. Собравшиеся дружными кличами приветствовали его появление. На лице того мелькнула довольная улыбка. Он сделал несколько шагов и вдруг остановился — длинная рука Шереха преградила ему путь.

— Стой.

— Эй, ты что вздумал! — рявкнул Бурмила.

— Сейчас я спою. Дай-ка гусли! — процедил воин, отбирая у оторопевшего гусляра берестяной короб.

От негромкого голоса княжьего побратима присутствующие разом умолкли, а некоторые даже поежились.

— Ты же не умеешь петь, Шерех, — сурово глянул на побратима Станимир.

— А вот умею.

Шерех стащил крышку с короба и достал длинные "крылатые" гусли.

— Прежде думал, что не умею, а оно вот как оказалось!

— Ты о чем это?

В голосе вождя лютвягов послышалась тень угрозы.

— Дни сейчас такие, — невозмутимо отвечал Шерех. — Все меняется! О чем раньше подумать не могли — ан оно и случилось!

Он прошелся узловатыми пальцами по колкам.

— Хвалебная песнь в честь моего друга и побратима Вейлина, рекомого также Станимиром!

Он ударил по струнам и хриплым, свирепым голосом запел:

— Вышнему слову внемлю
От родовых корней:
Тот, кто пришел в нашу землю,
Должен остаться в ней…

— Шерех! — перекрыл пение резкий окрик Станимира. — Если уж взялся веселить нас на пиру, так спой что-то более подходящее, чем песнь о кровавой мести!

— Очень даже подходящее! — встрял Бурмила. Лицо его заметно оживилось, недовольства и след простыл. — Это же песнь о том, как ты вершил месть, Вейлин! Мы все гордимся тобой! — И добавил громко, уставившись прямо на царевну: — Думал ли я, ведя тогда отряд к тебе на помощь к островку в болоте, где подыхали родичи Кирана, что за нашим столом будет угощаться дочь Ардвана?

— Подыхали… кто? — переспросила ошеломленная Аюна.

Лицо Станимира исказилось от досады. Шерех, ни на кого не глядя, вновь грянул по струнам и заревел:

— Бей! Раздавай удары!
Сердце земли храня,
Пепел отцов убитых
Жжет нас до смертного дня.

Подлый не будет смелым,
Сотни даря смертей,
И обратятся в стрелы
Слезы малых детей…

Сидящие за столами воины дружно подхватили слова. Это была известная и любимая многими песнь — может, слишком мрачная для пира, но сразу берущая за душу. Для многих же то, о чем в ней пелось, было их собственным недавним прошлым…