Циклон над Сарыджаз

Антошка, как выяснил потом Гришуня, сам больше всего боялся, что бригадные узнают об оплошности. Выгонят из бригады — ладно, засмеют. Конечно, Гришуня не признался, что западню он вырыл. Спасителем быть куда удобнее, чем браконьером-неудачником.

И уж затем от нечего делать помог Гришуня молодому охотнику. Промысловики — люди занятые. Ну, а у Гришуни свободного времени пруд пруди, помог он и Антошке добыть и сварить панты, мяса навялить. Снова осчастливил парня. Комолов посчитал Гришуню за старшего братана.

Чего ж ещё надо было Шалашову? Он и не выспрашивал особо, знал, что собирались предпринять охотники, куда путь намерены держать. У Комолова хватило сметки не распространяться о встречах со своим спасителем и благодетелем, тем более Гришуня и сам намекал, что большого желания общаться с кем бы то ни было у него нет.

— Но почему? — удивился Комолов.

— Служба у меня особая, Антон, — с важным видом врал напропалую Гришуня. — До поры до времени никто не должен знать, что в ручьях и речках в окрестностях Хребтовой выпущены выдры. На много тысяч рублей зверья выпущено.

— У нас народ сознательный, промхозный, — обиделся Антон.

— Знаю, знаю. Ваши — да. А пришлые, коли слух пойдет?

— Пришлые… мы посты организуем, кордоны.

— О чём говорить, Антоша! — расплылся в широкой улыбке глазастый душа-малый Гришуня. — О чем говорить, если на будущий год я сам пойду в промхоз. Вместе пойдем. Доложим по форме. А там через годик-два и лицензии продавать начнут.

— Ух, — выдохнул Антон.

А Гркшуня погрустнел:

— Заболтался я… Молод ты ещё. А я-то знаю, в жизни так: когда тонут — топор сулят, а вытащат — так и топорища жалеют. Раззвонишь…

Комолов впервые обратился к Шалашову по имени и отчеству.

— Григорий Прохорович! — торжественно произнес Антон. — Неужели вы не верите мне? Да я жизни за вас не пожалею…

Так шло дело в прошлом году. А нынче — закон в кителе мышиного цвета появился около Хребтовой.

Не то чтобы Шалашов вспомнил всё это, лежа на редкой траве, с трудом пробившейся сквозь толстый слой палой листвы, но Гришуня должен был до конца продумать свое решение, а потому не упустил из расчета свои встречи и разговоры с Комоловым. Решение же Гришуне требовалось принять твердое, окончательное.

Ещё вчера он увидел в бинокль человека в милицейской форме, который, судя по всему, направлялся к Хребтовой. Ясно, что милиция понапрасну ходить в такую даль не станет. К тому же милиционер слишком внимательно разглядывал склоны Хребтовой в бинокль. В один момент Гришуне показалось, что взгляды их скрестились. Шалашов почувствовал, как спину обдало холодным ознобом. Как и в прошлом году, он ни одного дня не пропускал и трижды за светлое время старательно и придирчиво осматривал окрестности Хребтовой. И ни разу не появился на ближних сопках дымок чужого костра, а сам он готовил еду с превеликими предосторожностями, разводя костерик у редколистого дуба, который кроной своей развеивал дым. Казалось, всё предусмотрел старик Шалашов, и Гришуня ни в чем не отступил от его наставлений. И вот те на! Милиция.

«Пронюхал, выходит, кто-то обо мне. Не с бухты-барахты милиционер идет, — размышлял Шалашов. — А почему бы и не с бухты-барахты? Один! Если бы точно все знали, то не один бы явился! Да и техники им не занимать. Нет! Меня никто не перехитрил. Сообщить-то, видать, сообщили, да только и всего. Вот и пошел местный милиционер проверить… Так, оно, пожалуй, и есть.

Тебе-то что, легче от его разведки? Куда ж милиционера денешь? А тебе недели две нужно, чтоб с вьюком добраться до верного человека. Спущусь с Хребтовой по другую сторону, в другой район — и на вертолет. Чего за милицию думать?

Постой, не колготись, Гришуня. Именно за милицию ты и должен думать. Сумеешь разобраться в их планах — сухим из воды выйдешь. Нет — получай…»

Шалашов рассудил так. Разведка так разведка. Предположим, милиционер не сомневается: в заказнике кто-то бьет зверя. Где милиционер это узнал? В тайге? Нет. В Горном кто-то сказал… Кто? Пока не важно. Но идет он один. Получается, не очень-то верит сказанному… Куда милиционер пойдет? Окрест один охотник — Комолов. И придет милиционер к Антошке сегодня. Сегодня вечером. И ему, конечно, очень будет интересно знать, как охотится сам Комолов. Тогда он пойдет на сидьбу. Пойдет вечером, чтоб не прозевать чего.

«Соображай, соображай, Гришуня! — обрадовался Шалашов. — А вдруг — случайный выстрел? И нет милиции! А парень… Вот кому камушки-то на голову можно ссыпать! Кто его особенно-то искать будет? И пульку-то в милиционера из карабинчика Антона пустить можно. Антошка-то и не догадается, что это подстроено! Куда ему!»

Гришуня так возрадовался найденному выходу, что не заметил, как вскочил на ноги. Колючки дикого перца, оцарапавшие лицо, привели его в себя. Гришуня отер капельки крови, выступившие на заросшей щетиной щеке.

«Всё, Шалашов! Решил и не сворачивай! Твердо иди — тогда не заюлишь. Другой дороги тебе нет! И что Антоша в дружбе клянется — тоже хорошо. Вдруг возьмет вину на себя? И точно, возьмет. Тут дело верное. Только разжалобить как следует нужно…»