Цинковая битка (СИ)

- Подождем тут еще с полчаса, пусть они успокоятся, - шепнул он. - Щас строители с обеда придут, можем на них нарваться. А потом через пожарный ход - вдоль забора вправо, там дыра есть, я уже лазил... Тебя как зовут?

- Виталька... А тебя - Дима?

- Не-а, - тихо рассмеялся он. - Тима, Тимофей я. Или просто Тим... Ты из 125-й школы?

- Ну. Заставляют еще в эту вонючую продленку ходить. Мать-то на работе до вечера, некому дома присматривать.

- Одни, что ли, с матерью живете-то?

- Ну да, - смутился я. - Они с отцом еще прошлым летом развелись. Мы сюда и переехали.

Даже в полумраке было заметно, как будто тень пробежала по лицу Тима. Он поджал губы и опять повернулся в сторону лестничного пролета. Мы притихли и стали выжидать окончательной развязки этого происшествия...

Всё обошлось благополучно. Вопреки моим опасениям, что потерпевший, он же свидетель и едва ли не обвинитель самолично заявится в школу для опознания малолетнего правонарушителя, - последний, то бишь я, отделался легким испугом. И вообще, у меня и по сей день сидит в голове подозрение, что мы, тогдашняя детвора, в какой-то степени даже косвенно помогали стройтрестовским жуликам отмазывать кое-какие темные делишки: ведь наверняка многие из них списывали расхищенное на счет якобы наших, мальчишечьих, происков.

Так был заложен первый камень в фундамент нашей с Тимом необычной и, как потом выяснилось, недолгой дружбы. Тиму было тогда одиннадцать лет, он был старше меня на три с половиной года. Однако этот факт нисколько не препятствовал, как часто бывает в юном возрасте, сближению двух на первый взгляд разных и в то же время столь схожих по характеру и воспитанию мальчуганов.

Очень скоро я узнал, что Тим вёл исключительный образ жизни, разительно отличавшийся от образа жизни простого советского дитяти. Тому было немало причин. Прежде всего следовало отметить, что он был интернатовцем, хотя и здесь считался на особом положении - почти всё время находился в бегах. Ни для кого не секрет, как порой туго приходится в казенных детских учреждениях многим ребятишкам. Поб'eги в таких местах - такое же обыденное явление, как для простых школ - художественная самодеятельность. Особенно когда есть куда убегать. А Тиму было куда: к жившему неподалеку от нашей школы папаше, отторгнутому от сына государством путем лишения родительских прав. Мать же Тима умерла за несколько лет до описываемых событий, кажется, от вторичного инфаркта, Тим плохо ее помнил.

Едва ли любовь к единственному родителю притягивала магнитом неприкаянную душу одиннадцатилетнего отрока под отцовское крылышко. "Батяня", как его называл сын, отнюдь не стремился спорить с государством по поводу монолитности собственной семьи. Скорее наоборот - тащил ее волоком к эшафоту, чтобы обезглавить. Вернее - четвертовать, поскольку женские руки в этой семье уже отсутствовали. Ноги (если иметь в виду самого Тима) ей, похоже, также не принадлежали. Палачом, занесшим топор для окончательного удара, был алкоголизм.

Жизнь "батяни" измерялась не летами, а градусами. Трезвое состояние ему было несвойственно - он являл себя миру либо в стельку пьяным, либо с похмелья; находясь в состоянии номер один, почти не менял горизонтального положения. Ложа у него были чрезвычайно разнообразны (пожалуй, единственное, что вносило в такую жизнь разнообразие): лестничная площадка, скамейка, уличный тротуар, детская песочница, дворовая клумба, липкий вытрезвительный топчан, и реже - собственная ободранная раскладушка, до которой ему было крайне тяжко добираться. Особенно в те дни, когда появлялся призрак в лице единственного отпрыска и деловито конфисковывал ключи от квартиры, чтобы на какое-то время утвердиться там самолично. Преданному служителю Её Величества Водки ничего в таких случаях не оставалось, как провожать затуманенным взором суровое чадо и опрокидываться на более привычную для себя постель - земную кору с ее осадочными породами и органикой.

Разумеется, рассчитывать на теплый домашний приют, имея такого попечителя, Тиму не приходилось. Но здесь, я думаю, большую роль играл фактор собственного гнезда: как-никак родной дом, своя крыша над головой, а не провонявшиеся хлоркой и щелочным мылом интернатовские полукамеры или же окрашенные в зловещие тона стены детприёмника. И пускай из мебели только раскладушка да старый комод на трех ножках; главное - это ощущение своей обители, так несправедливо ускользающей от тебя с помощью тупых и равнодушных взрослых, что часто наведываются сюда с папками в ухоженных руках. Мне думается, вид этой самой папки и привел Тима в ярость, когда мы чудом спаслись в тот первый день от лап Закона.

Однако не меньше, чем собственную крышу над головой, Тим уважал свободу. Бродячие по закоулкам и пустырям ребячьи вольницы были его стихией. Там он ощущал себя форелью, вырвавшейся из затхлого пруда в стремительную речную протоку, где резвятся и охотятся стаи таких же бесенят со сверкающей чешуей и той непередаваемой грацией в движениях, свойственной большинству хищников.