Цинковая битка (СИ)

Не помню, когда я впервые попал вместе с Тимом на эту разновидность отечественного казино, хотя еще до близкого знакомства не раз видел его за игрой. Впоследствии он показывал мне свои орудия труда - две тюхи, способные, по его словам, "прокормить всю вашу (то бишь нашу) продленочную шарагу до получения аттестатов зрелости". Я с благоговением взирал на эти произведения закоулочного искусства.

Одна была свинцовой, блинообразной и шершавой на ощупь; предназначалась для тяжелых и сырых грунтов. Плюхаясь на них, грузно и без какой-либо инерции застревала на месте. Другая - цинковая - выполняла свою миссию на сухих и песчаных местах, скользя по ним, как хоккейная шайба - по льду. Последняя мне очень нравилась: отполированная, гладкая, выпуклой формы, она будто бы сама просилась в руки, и Тим в минуты хорошего настроения великодушно позволял мне носить ее при себе. Я, конечно, не осмеливался попросить достать или сделать мне такую же, тем паче, что играть не умел, да и слишком юный возраст не позволял быть принятым в эти игрища. Однако на вопрос, где он такую раздобыл, Тим охотно пояснил, что один знакомый выточил ее за поллитровку на заводском токарном станке.

- Мне Тарзан за нее червонец предлагал, понял? - сообщил он как-то. - Так что смотри, посеешь - и мне хана, и тебе. Головы поотрывает, пускай даже эта тюха и не его... А может и правда толкануть, чтоб отцепился, а?

Я, как мог, уговаривал его не поступать опрометчиво...

Тарзан был патлатым семнадцатилетним детиной, тунеядствующим в ожидании призыва в армию и от безделья не ведающим, куда же подевать собственную молодецкую удаль. Как часто бывает в таких случаях, разыгравшаяся от переизбытка свободы и вермута кровушка однажды ударила в бесшабашную головёнку с такой силой, что ее хозяин незаметно для себя сменил предполагаемую шинельку на ватную телогреечку с простроченным на груди номерным знаком. Совместно с двумя такими же взбодрёнными пэтэушниками тезка знаменитого лесного супермена напал темной ночью на одинокого прохожего и совершил дерзкое ограбление, вытряхнув из чужих карманов около полутора рубля. Очевидно, скромность выуженной суммы повергла троих романтиков с большой дороги в уныние, и потому они присовокупили к своему деянию отягчающие обстоятельства, переломав жертве несколько рёбер. Смятая рублевая бумажонка и горстка мелочи, изъятые спустя некоторое время милицейским патрулем, фигурировали затем на суде как вещественные доказательства алчности и ненасытной жажды троицы "джентльменов удачи".

Всё это Тим поведал мне уже когда мы настолько сдружились, что знали друг о дружке практически всё, что положено знать дружившим пацанам: где живем и кто родители (я, понятное дело, старался не слишком отягощать Тима расспросами на эту тему), кем мечтаем вырасти, какие девчонки нравятся; любимые увлечения и сокровенные тайны стремились совмещать, насколько это было возможно, с максимальным взаимным интересом.

Кому из нас доводилось вот так с кем-то дружить? Мне - посчастливилось, хотя и на короткий срок...

Что же все-таки нас сближало? Наверное, в первую очередь одиночество, да еще, пожалуй, неполноценное воспитание. Мне не хватало отца, который в те годы прожигал, подобно Тиминому, свои дни в обществе зеленого змия, Тиму же - обоих родителей. Еще в первый день, прячась среди бетонных панелей стройки, словно что-то прикрыло нас под одной кровлей и зажгло маленький огонек, чтобы нам было светлее и теплее вдвоем. Мы, разумеется, друг другу в этом не признавались, а просто по какому-то негласному побуждению вели себя так, будто иначе и быть не могло, и мне часто казалось, что мы дружим уже давно, целые годы, и я знаю Тима, сколько помню самого себя.

Мы не клялись в вечной дружбе и не божились всегда и во всём обоюдно помогать, и тем не менее всячески старались на деле показать, что в любой момент готовы на взаимное самопожертвование, помогая один другому. Мне вспоминаются десятки случаев, когда Тим или я безо всякой для себя выгоды или корысти поступали таким образом. Один случай хотелось бы отметить особо - он застрял в памяти ярким примером нашего единомыслия и общего стремления к свободе самовыражения.

...Стоял апрель, месяц моих давних симпатий. Запахи пробудившейся от очередной спячки природы волнующим дурманом обступали со всех сторон. Но в отечественных городах и весях это время не только весеннего праздника всего живого, но также дармовых полупринудительных работ, с незапамятных лет отнюдь не портивших общей веселости и подъема духа. Субботники, как правило, медленно, но верно перерастали в массовые пьянки, особенно в рабочих кварталах городов. Тенденций к изменению этой традиции не наблюдается и по сей день: вычистив авгиевы конюшни (или же иногда просто сделав видимость подобного), деятельная часть населения разбредается по излюбленным местам, дабы облагородить термин "великий почин".