Цинковая битка (СИ)

Наверное, что-то в моих словах или в их тоне показалось Тиму оскорбительным... Видит Бог, я искренне и от всего сердца хотел найти выход из отчаянного положения, в которое попал мой друг, и лихорадочно соображал, как же помочь ему всем, чем смогу. Но в этом одиннадцатилетнем пацане ни с того ни с сего заговорила никчемная гордыня. Мой лепет показался ему попыткой отделаться от него.

Он выпрямился и сжал и без того тонкие губы. Взрослые серые глаза сощурились и блеснули холодной сталью.

- Ты, может, еще кусок сухаря мне вынесешь? - жестко произнес Тим. - Я к тебе не за подачками пришел, ясно?

- Что ты! Я же совсем не это... Я же только...

- Ты такой же, как все! Сынок мамкин... - Его уже прорвало и несло вовсю. Такое иногда с ним происходило: внезапная ярость вспыхивала подобно молнии в затишье перед бурей. Только на этот раз она впервые была обращена на меня. - Думаешь, не понимаю, чем приболел? Да ты просто в штаны со страху напустил! Если б какой мент тебя прищучил, ты бы меня с потрохами сдал!.. Тебе-то что! В крайнем случае мамаше на работу сообщили бы, да оценочку по поведению снизили... А вот мне - кранты! И без того повсюду колонией пугают... Да на кой ты мне сдался!..

Он круто развернулся и бросился по лестнице вниз. Я переминался в растерянности на месте: на мне были мамины шлёпанцы, тормозящие, подобно охотничьим снегоступам, свободное передвижение в пространстве. Да и где мне было за Тимом угнаться - он умел бегать не хуже гончей собаки!

Всё вокруг расплылось в очертаниях от подступившим слёз; стало трудно держаться на ногах, и я опустился на корточки, хрипло повторяя:

- Тима, ты что... Не надо... Тим...

Всё дальнейшее - разговор с мамой, попытки что-то наплести, объяснить этот странный эпизод, - было как в тумане. Она, кажется, нас подслушала, потому что всё время приговаривала: "Вот и докатился... Вот и дожила я..." Про поджог я ничего не сказал, зато пришлось сочинить историю о мифической рыбалке якобы в колхозном пруду; мы с Тимом ловили там карпов, и нас чуть не поймала милиция. Мама долго причитала по поводу моей врожденной испорченности и своей горькой доли, после чего взгрела меня бельевой веревкой и уложила спать...

Тима я встретил через пару дней. Увидев издали группу ребят, швыряющих тюхи, я резонно предположил, что мой друг должен быть поблизости и, подойдя туда, действительно обнаружил его среди толпы игроков. Дело происходило на заднем дворе школы; место, столь драматично нами канонизированное, теперь почему-то уже не привлекало юных любителей азартных игр. Фейерверк, учиненный нами, оказался для него прощальным.

Тим деловито метал свою битку и отточенными движениями вколачивал ее с оттяжкой в стопку монет. Как и следовало ожидать, всячески игнорировал мое присутствие. Я отлично понимал, что сейчас не время и не место для попыток примирения, и потому терпеливо ждал дальнейших событий. Они не замедлили явиться.

- Шуба, Кастет идет! - прогнусавил "стременной", пегий второклассник Жуля, и вся толпа шрапнелью сыпанула в стороны. Я, как можно догадаться, рванул по пятам уже хорошо знакомым и изученным. Как в старые и добрые времена, они мелькали передо мною ретиво и неутомимо, точно копыта дикого иноходца-мустанга. Школьному физруку с уголовно-свинцовым прозвищем оставалось только брызгать нам вслед кипящей слюной.

Обезопасив себя расстоянием, Тим уселся на разбитую скамеечку и спокойно принялся наблюдать, как я с виноватым видом к нему подскрёбываюсь.

- Ну, чего увязался за мной? - громко, но беззлобно спросил он, когда я наконец остановился перед ним. - Я тебе что-то должен?

- Тима... - жалобно пролепетал я. - Что я такого сделал, что ты... так со мной?.. А может... кто-то на меня капнул тебе? Так ты не верь... Это брехня...

Он молчал, задумчиво глядя куда-то в сторону. Только теперь я заметил, как осунулось его лицо, как он еще больше похудел и как-то потускнел за те дни, что отсутствовал. Появились складки у рта, глаза запали, придавая выражению лица зловещий оттенок. Волосы, хоть и недавно подстриженные, торчали клочьями, словно протестуя от причиненного над ними насилия. Видавшее виды коричневое полупальто - мятое и в пропалинах. Стоптанные башмаки уже непонятного цвета, казалось, скуляще просили ваксы или крема... Но для меня он все равно оставался Тимом - лучшим другом, без которого я себя не мог и помыслить. Единственным другом.

Наконец он очнулся от раздумий и медленно проговорил, роясь зачем-то во внутреннем кармане полупальто:

- Ты совсем еще малыш, Виталёк... Это всё трудно объяснить. Мне здесь уже давно не жизнь. Рано или поздно, а когда-то всё равно захомутают, и уже не в интернат. На мне ведь уже кое-что висит. И без этого паршивого стола... А тебе это ни к чему. Тебе надо помнить, что не один живешь... Так что ходи в школу, запишись куда-нибудь типа спортивной секции или в бассейн, что ли...

Такие вот слова говорил мне интернатовец-четвероклассник по имени Тимофей, майским цветущим днем, в год от рождества Христова 1974-й.