Цинковые мальчики

От этой женщины я впервые услышала, что готовится новый набор в Афганистан, и она привезла большие деньги, чтобы спасти сына. Уезжала она довольная, а со мной на прощание поделилась: "Не будь наивной идиоткой..." Когда я рассказала об этом моей маме, она заплакала:

- Почему ты не упала им в ноги?! Не просила? Сняла бы и отдала свои сережки...

Это была самая дорогая вещь в нашем доме, мои копеечные сережки. Они же не с бриллиантами! Маме, которая всю жизнь жила более чем скромно, они казались богатством. Господи! Что с нами творят? Не н, так кто-то другой был бы. У него тоже мать...

То, что он попал в десантно-штурмовой батальон и летит в Афганистан, для него самого было неожиданностью. Его распирала мальчишеская гордость. Он не скрывал.

Я женщина, сугубо штатский человек. Может быть, что-то не понимаю. Но пусть мне объяснят, почему мой сын занимался штукатурными работами и кирпичной кладкой в то время, когда ему надо было готовиться к боям? Они же знали, куда их посылают. В газетах печатались снимки моджахедов... Мужчины, по тридцать-сорок лет... На своей земле... Рядом семьи, дети... И как, скажите, за неделю до вылета из общевойсковой части он оказался в десантно-штурмовом батальоне? Даже я знаю, что такое десантные войска, какие там сильные парни нужны. Их специально надо готовить. Потом мне командир учебной школы, ответил, что, мол, ваш сын был отличник боевой и политической подготовки. Когда он им стал? Где? На мебельной фабрике? Кому я отдала своего сына? Кому доверила? Они даже из него солдата не сделали...

Из Афганистана было только оно письмо: "Не волнуйся, тут красиво и спокойно. Много цветов, цветут деревья, поют птицы. Много рыбы". Райские кущи, в не война. Успокаивал нас, а не то не дай Бог начнем хлопотать, чтобы его оттуда вырвать. Необстрелянные мальчики. Почти дети. Их бросали в огонь, а они это принимали за честь. Мы так их воспитали.

Он погиб в первый же месяц... Мой мальчик... Моя худушечка... Какой он там лежал? Никогда не узнаю.

Его привезли через десять дней. Все эти десять дней во сне я что-то теряла и не могла найти. Все эти дни завывал на кухне чайник. Поставишь кипятить чай, он поет на разные голоса. Я люблю комнатные цветы, у меня их много на подоконниках, на шкафу, на книжных полках. Каждое утро, когда я их поливала, роняла горшки. Они выскальзывали из моих рук и разбивались. В доме стоял запах сырой земли...

...Остановились возле дома машины: два военных "газика" и "скорая помощь". Мгновенно догадалась - это к нам, в мой дом. Еще сама дошла до двери, открыла:

- Не говорите! Не говорите мне ничего! Ненавижу вас! Отдайте мне только тело моего сына... Я буду его хоронить по-своему... Одна... Не надо никаких военных почестей..."

Мать.

"Правду всю расскажет вам только отчаянный. Абсолютно отчаянный расскажет вас все. Кроме нас, многого никто не знает. Правда слишком страшная, правды не будет. Никто не захочет быть первым, никто не рискнет. Кто расскажет, как перевозили наркотики в гробах? Шубы?.. Вместо убитых... Кто вам покажет ниточку засушенных человеческих ушей? Боевые трофеи... Хранили в спичечных коробочках... Они скрючивались в маленькие листочки... Не может быть? Неловко слушать о славных советских парнях? Выходит, может. Выходит, было. И это тоже правда, от которой никуда не деться, не замазать дешевой серебряной краской. А вы думали: поставим памятники, и все...

Я не ехал убивать, я был нормальный человек. Нам внушили, что воюют бандиты, а мы будем герои, нам всем скажут спасибо. Хорошо запомнил плакаты: "Воины, будем укреплять южные рубежи нашей Родины". "Не опозорим чести соединения", "Цвети, родина Ленина!", "Слава КПСС!". А вернулся оттуда... Там же все время было маленькое зеркало... А тут большое. Глянул - и не узнал себя... Нет, кто-то другой смотрел на меня... С новыми глазами, с новым лицом... Не могу определить, что поменялось, но даже внешне это другой человек.

Служил я в Чехословакии. Слух: ты едешь в Афганистан.

- Почему я?

- Ты холостяк.

Собирался как в командировку. С чем ехать? Никто не знал. "Афганцев" у нас еще не было. Кто-то посоветовал взять резиновые сапоги, за два года они ни разу мне не пригодились, в Кабуле оставил. Из Ташкента летели на ящиках с патронами. Приземлились в Шинданде. Царандой, их милиция, с автоматами нашими времен Великой Отечественной войны, наши и их солдаты - грязные, линялые, как из окопов вылезли. Резкий контраст тому, к чему привык в Чехословакии. Грузят раненых, у одного в животе осколок. "Этот не жилец, по дороге умрет", - услышал от вертолетчиков, которые привезли их с застав. Ошеломило спокойствие, с каким говорили о смерти.