Цинковые мальчики

- Но я учусь. - После окончания медицинского училища я работала медсестрой, но мечтала о другом - стать учительницей. Одни сразу находят свое призвание, а я первый раз ошиблась.

- Вы комсомолка?

- Да.

- Подумайте.

- Я хочу учиться.

- Советуем подумать. А нет, позвоним в университет, скажем, какая вы комсомолка. Родина требует...

В самолете Ташкент - Кабул моей соседкой оказалась девушка, возвращающаяся из отпуска:

- А утюг ты с собой взяла? Нет? А электрическую плитку?

- Я на войну еду.

- А, понятно, еще одна романтическая дура. Книжек военных начиталась...

- Не люблю я военные книжки.

- Зачем тогда едешь?

Это проклятое "зачем" будет меня там преследовать все два года.

И правда - зачем?

То, что называлось пересылкой, представляло собой длинный ряд палаток. В палатке "Столовая" кормили дефицитной гречкой и витаминами "Ундевит".

- Ты - красивая девочка. Зачем ты здесь? - спросил пожилой офицер.

Я расплакалась.

- Кто тебя обидел?

- Вы обидели.

- Я?!

- Вы сегодня пятый, кто меня спрашивает зачем я здесь?

Из Кабула в Кундуз - самолетом, из Кундуза в Файзабад - вертолетом. С кем ни заговорю о Файзабаде: да ты что? Там стреляют, убивают, короче прощай! Посмотрела на Афганистан с высоты, большая красивая страна - горы, как у нас, горные реки, как у нас (я была на Кавказе), просторы, как у нас. Полюбила!

В Файзабаде я стала операционной сестрой. Мое хозяйство - палатка "Операционная". Весь медсанбат располагался в палатках. Шутили: "Спустил с раскладушки ноги - и уже на работе". Первая операция - ранение подключичной артерии у старой афганки. Где сосудистые зажимы? Зажимов не хватает. Держали пальцам. Коснулась шовного материала: берешь одну катушку с шелком, еще одну, и они тут же рассыпаются в пыль. Видно, лежали на складах еще с той войны, с сорок пятого года.

Но афганку мы спасли. Вечером заглянули с хирургом в стационар. Хотели узнать, как она себя чувствует? Она лежала с открытыми глазами, увидела нас... Зашевелила губами... Я думала: она хочет что-то сказать... А она хотела в нас плюнуть... Я тогда не могла понять, что они имеют право на ненависть. Стояла окаменевшая: мы ее спасаем, а она...

Раненых привозили на вертолете. Как услышишь гул вертолета, бежишь.

Столбик термометра застывает на отметке сорок градусов. В операционной нечем дышать. Салфеткой еле успеваю вытирать пот хирургам, они стоят над открытой раной. Через трубочку от капельницы, продетую под маску, кто-нибудь из "нестерильных" медиков дает им попить. Не хватало кровезаменителей. Вызывают солдата. Он тут же ложится на стол и дает кровь. Два хирурга... Два стола... И я одна операционная сестра... Ассистировали терапевты. Они понятия не имели о стерильности. Мотаюсь между двумя столами. Вдруг над одним столом гаснет лампочка. Кто-то берет и выкручивает ее стерильными перчатками.

- Вон отсюда!

- Ты что?

- Вон!!

На столе лежит человек... У него раскрыта грудная клетка.

- Вон!!!

Сутки за операционным столом стоим, бывало, что и двое. То с боевых раненых везут, то неожиданно начнутся самострелы - в колено себе выстрелит или пальцы на руке повредит. Море крови... Не хватало ваты...

Тех, ко решался на самострел, презирали. Даже мы, медики, их ругали. Я ругала:

- Ребята гибнут, а ты к маме захотел? Коленку он поранил... Пальчик зацепил... Надеялся, в Союз отправят? Почему в висок не стрелял? Я на твоем бы месте в висок стреляла.

Клянусь, я так говорила! Мне они тогда казались презренными трусами, только сейчас я понимаю, что это, может быть, и протест был, и нежелание убивать. Но это только сейчас я начинаю понимать.

В восемьдесят четвертом вернулась домой. Знакомый парень нерешительно спросил:

- Как ты считаешь: должны мы там быть?

Я негодовала:

- Если бы не мы, там были бы американцы. Мы интернационалисты.

Как будто я могла это чем-то доказать.

Удивительно, как мало мы там задумывались. Видели наших ребят, покореженных, обожженных. Видели их и учились ненавидеть. Думать не учились. Поднимались на вертолете, внизу расстилались горы, покрытые красными маками или какими-то неизвестными мне цветами, а я уже не могла любоваться этой красотой. Мне больше нравился май, обжигающий своей жарой, тогда я смотрела на пустую, сухую землю с чувством мстительного удовлетворения: так вам и надо. Из-за вас мы тут погибаем, страдаем. Ненавидела!

раны огнестрельные... Раны минновзрывные... Вертолеты садятся и садятся... Несут на носилках... Они лежат, прикрытые простынями...

Рассказываю вам, а сама думаю: все такое страшное. Почему я только страшное вспоминаю? Была же дружба, взаимовыручка. И геройство было. Может, мне мешает та старая афганка? Мы ее спасли, а она хотела в нас плюнуть... Но я вам не до конца рассказываю... Ее привезли из кишлака, через который прошли наши спецназовцы... Никого живого не осталось, только она одна... А если с самого начала, то из этого кишлака стреляли и сбили два наших вертолета... Обгоревших вертолетчиков вилами докололи... А если до самого конца, до самого... То мы не задумывались: кто первый - кто последний? Мы лишь своих жалели...