Цион

Экзаменационная неделя прошла как в тумане. Я лихорадочно листала учебники, силясь втиснуть в голову хоть что-то, а потом шла на новый экзамен. Новый зал с арочными окнами, новый листок из переработанной бумаги, новое задание – эссе, тест или план устного ответа. Я строчила и рассказывала молчаливым экзаменаторам, рассказывала и строчила. Кажется, после короткой, бессмысленной церемонии прощания с мамой я потеряла способность ощущать хоть что-то. Я и правда осталась одна, а с ли’Бронахом я за эти дни почти не сталкивалась. То ли он избегал меня, то ли работа в Сенате отнимала все его время. А может, его жизнь была куда разнообразнее, но я об этом не знала и знать не хотела.

Из забытья меня выдернуло сообщение из министерства просвещения: мою кандидатуру утвердили. Наверное, это должно было меня обрадовать, но я не почувствовала ничего. Переезд к ли’Бронаху и без того говорил, что за меня взялись. На экране моего комма значилось «6759 б.», и я надеялась, что это ненадолго.

Съемки назначили на вечер пятницы. Значит, отметить конец экзаменов я толком не смогу. С другой стороны, праздновать я все равно не умею, а экзамены только первая веха. В субботу – медицинское освидетельствование, в воскресенье – собеседование. А потом – самое главное. Распределение. И уже дальше, если уж так хочется торжественности, бал в Опаловом дворце. Овия не переставая трещала о своем платье, и меня на удивление отвлекла подготовка к съемкам.

Если на экзамены я шла, собрав волосы в узел и даже не думая о макияже, то теперь я, наткнувшись в чемодане на тюбик туши и баночку со светлой помадой, которые мама так экономно тратила несколько лет, решила все же немного освежить лицо. Синяки под глазами мне замазать было нечем, но тушь и помада свое дело сделали: вид у меня был теперь не больной, а скорее измученно-томный. Куда лучше прежнего.

Я не стала собирать волосы в пучок, а тщательно их расчесала, взбила кудряшки и оставила распущенными. Я редко их так носила, и волосы, волнами обрамившие мое лицо, сделали отражение в зеркале почти незнакомым.

Адрес, пришедший по комму, был тот же: те самые павильоны на краю Циона, где проходил отбор. Второй раз я заходила в прохладный темный зал совсем по-другому. Приложила браслет у турникета, держала спину прямо и собиралась выжать из того, что мне предстояло, все возможное. Меня не вынуждали сюда приходить. Я хочу увидеть себя на плакатах в городе, а еще – и это самое главное – заработать баллы.

– Господи, что ты с собой сделала?

Ла’Гарда налетела на меня коршуном. Одной рукой схватила за волосы, другой дернула за подбородок, разворачивая к свету. Я уже почти привыкла к ее «запрещенным» словечкам. Еще немного, и я сама начну за ней повторять.

Меня сразу провели во второй зал, где почти все пространство занимало съемочное оборудование. Вокруг слепяще-белого фона, стоек с софитами, отражателями и камерами змеились провода. Суетился щуплый техник, который то и дело бросал на меня тревожные взгляды. Я представила себя, одиноко стоящую у этого фона, и съежилась.

– Идешь это все смывать. Быстро. – Ла’Гарда отпустила мое лицо. – Мне нужна чистая кожа. Без вот этого всего.

В отраженном свете ламп я только сейчас разглядела лицо ла’Гарды как следует. Густой слой подводки, тушь в три слоя, ровный тон с румянами и в довершение – как будто этого было мало – плотная темно-красная помада на губах. Я попыталась всмотреться в ее кожу – может, разгляжу поры? Но не смогла. Или ла’Гарда любила агрессивный макияж, или им же прятала свою излишне совершенную кожу.

Сжав зубы, я стерла косметику в туалете за боковой дверью. Если мамина тушь вместе с помадой и меняли мои черты, то вряд ли к худшему. Теперь же отражение в зеркале меня почти испугало. Синие, почти черные круги под глазами, бледный рот и белая же, почти прозрачная кожа делали меня похожей на пациентку тетра-отделения.

Но ла’Гарду мой вид нисколько не встревожил. Встретив меня на выходе из туалета, она указала на другую дверь – за ней оказалась раздевалка – и выдала мне кремовое платье свободного кроя. Оно было симпатичным, но невыразительным, и все внимание теперь, наверное, притягивали к себе мои синяки под глазами.

Приподняв мои волосы в легкий пучок, похожий на тот, в который я убрала волосы для отбора, ла’Гарда отдала меня фототехнику. Слабым полушепотом он рекомендовал мне встать то в одну позу перед фоном, то в другую, а ла’Гарда шумно его критиковала:

– Нет, это не годится. Пусть не зажимается. Пусть распрямит спину. Нужно смотреть в камеру. Да не отводи ты глаза!

От яркого света софитов я едва различала, что происходило за пределами съемочного круга.

– Больше жизни. Не умирай. Улыбайся! – требовала ла’Гарда.

Я выдыхала и натягивала на лицо улыбку. Что будет представлять мое лицо? На какой плакат меня поставят? Оставалось надеяться, что не на рекламу профилактики тетры…

– Нужно ее расшевелить, – всплеснула руками ла’Гарда.

Она отошла в сторону. Появился тот самый помощник ла’Гарды, которого я уже видела на отборе.

– Будь посвободнее, девочка!