Цирк

Они вышли на остановке прямо возле Олиного дома, и Сима, передавая ей сумку, уже собирался перейти на другую сторону, чтобы вымокнуть под мелким дождем и все же ждать, когда тот же самый трамвай намерзнется в депо, когда перила внутри него настоятся на холоде и до них невозможно станет дотронуться, не отдернув руку, – тогда, быть может, трамвай поплетется обратно в сторону центра города.

– Ты все равно не попадешь на последний… – задумчиво протянула Оля, забирая у него сумку. – Он обычно не приезжает даже. Прогуляемся?

Улица Азина, ее старые сталинские дома нависли над Симой и Олей – стены их были готовы рассыпаться на тысячи осколков, только прикоснись. Иногда штукатурка и бесформенные камешки попадались под ногами, а краска, кусками сбитая со стен, похрустывала под ботинками – так же хрустели в американских фильмах ужасов под ногами героя человеческие кости, когда он оказывался в ущелье или в логове какого-нибудь зверя.

Дом, который стоял рядом с Олиным, находился в аварийном состоянии. От него отваливалась уже не штукатурка и краска – на земле валялись вырванные кирпичи, а из стены на волю пробивалось дерево: стена треснула в этом месте – камень подчинился слабому древесному телу. Сима терпеть не мог заброшенные или полуразвалившиеся здания. На одной из «заброшек» он еще в детстве прятался от дворовых хулиганов. Сима остановился перед надтреснутым, надломленным домом номер 53 по улице Азина, и черные арочные окна посмотрели на него. Оля уже успела уйти далеко и теперь ждала его в конце улицы – там, где заканчивался город и начиналась дорога в сторону дач. Сима знал этот поворот, трамвайные пути заворачивали здесь тоже, расставались с улицей Азина, устремлялись прочь, хотя трамвай неизменно оставался в депо неподалеку.

– У дедушки был дом. – Сима остановился рядом с Олей в самой верхней точке улицы. Здесь, на вершине холма, можно было увидеть, как дорога пересекает поле, а затем прячется среди дачных участков. – В Хмелевке. Это же недалеко отсюда. Потом продали. Они с отцом много кому задолжали и продали дом в счет долгов.

Оля пожала плечами:

– У нас никогда не было дачи.

Сима плелся за Олей и не понимал, почему все еще идет за ней. Она не давала ему с ней заговорить, и ее рубленые жесткие фразы прерывали их разговор, который, казалось, только-только начинал разгораться. Оля, сложив губы трубочкой, задувала свечу его слов и даже не думала зажигать ее снова. Сима потратил почти все спички в попытках осветить хотя бы половину ее лица. Оно все так же оставалось в тени, и саратовская ночная мгла, и холмы, по которым они тащились уже второй час, и дачи, в которых в сентябре еще кто-то жил – в окнах изредка встречался свет, – все это забирало Олю себе. Чем дальше они шли, тем отчетливее Сима понимал: он зря с ней пошел. Не было ни единого шанса, что у них что-то получится, – как не было шансов и на то, что Оля приживется в цирке.

– Куда мы идем? – выкрикнул Сима, когда Оля вскарабкалась на очередной холм и дожидалась его наверху среди высокой травы.

– Мы пришли.

Гора Увек раскинулась перед ними, заросшая травой, изрезанная тропинками. Сима забрался на вершину и уселся прямо на холодную землю. Оля стояла в стороне. Нелепая ветровка еще сильнее надувалась от порывов ветра, отчего у Оли на спине вырастал парус. Сима сорвал длинный колос и надкусил его, как всегда делал в детстве в Хмелевке, когда хотелось пить. Холодная травинка колола язык, она иссохла под напором осеннего холода и ветров, сока внутри уже не было.

– Вон там, – прошептала Оля, указывая на трубы завода, дым из которых застилал небо над городом, – папа работал когда-то. Вон там… – Оля повернулась и указала куда-то в сторону, – мама сейчас работает.

Сима сплюнул. Колосок оказался бесполезным.

– Ты домой-то собираешься?

Оля не обернулась. Парус на ее спине опал, и она сделалась совсем незаметной: в высокой траве, на фоне города и громадных заводских труб, на фоне холмов она терялась, сливалась с ними, и Сима прищуривался, чтобы разглядеть очертания маленькой фигурки.

– Знаешь, Гришка Мелехов – дурак. Ты, может, и прав. Но он не ждал бы и не стоял бы тут истуканом.

Оля вскинула голову, и Сима наконец увидел ее. Огни Саратова, высокотравье и холмы не прятали ее. Просто она была их частью. Они были ее кровь и плоть, и ветровка, и кепка у нее на голове могли запутать и скрыть на мгновение то, что в итоге оказывалось очевидным. Оля и была этим городом, этими огнями и даже трубами этого завода. А он этот город никогда не любил. Он поднялся с земли, отряхнулся и подошел к ней. Они смотрели друг на друга, пока у Симы не заслезились от ветра глаза.

– Ну, значит, я тоже дурак, – пробормотал он, зачем-то стаскивая кепку с ее головы.