В чемоданчике лежали еще бутылки с жидкостью. С желтой жидкостью – мочой. Уинстон открыл бутылку и облил весь остальной реквизит: гантели, гимнастические снаряды, мячи и скакалки. Открыл вторую бутылку, поливая из нее все, что под руку попадется. Три оставшихся бутылки в гостиную акробатов – основательно облил обшитые замшей диваны и мягкие пуфы. Как только Уинстон опустошил все бутылки, он вынул из чемоданчика кое-что еще: красный клоунский нос. К изумлению Джей-Джея, он положил клоунский нос на облитую мочой подушку. Потом подхватил чемоданчик и выбежал из шатра, беспокойно оглядываясь через плечо.
У Джей-Джея почему-то возникли смешанные чувства по отношению к увиденному. Может, Уинстон не такой уж и плохой. И все же во всем произошедшем ощущалась какая-то подстава, что-то такое, чего он не мог понять. Может, это Гонко тайно приказал Уинстону совершить это нападение?
Джей-Джей решил это выяснить. Спрятав шар в наволочку, он отправился на поиски Гонко. Он обнаружил его стоящим на коленях у мешка для трупов и плескавшим в лицо потерявшему сознание священнику водой из бутылочки. Гонко оглянулся на Джей-Джея, сунул бутылочку в мешок и застегнул его на молнию.
– Послушай, Гонкс, – начал Джей-Джей, – когда мы с акробатами-то поквитаемся?
– Они свое получат, я же тебе говорил, – ответил Гонко. – Пока ничего не предпринимай. Подожди, моего приказа. Уж о
– Конечно, – пробормотал Джей-Джей и нахмурился.
– Джей-Джей, вернись через три часа и дай этому парню еще воды. Не хочу, чтобы он до завтра откинул коньки.
– Да нет проблем.
Джей-Джей вернулся к себе в комнату, не зная, что и думать. Уинстон нарушил приказ Гонко – и он почему-то был горд за старика. Почему нужно ждать часа расплаты? Акробаты давным-давно ее заслужили.
Пробираясь обратно к клоунскому шатру, Уинстон был уверен, что никто более или менее значимый его не заметил. И тут он увидел Джей-Джея, поджидавшего его у двери комнаты, и сердце у него тревожно забилось. «Замечательно. И что теперь?» – подумал он. После налета нервы у него и так были на пределе.
– Привет, Уинстон, – с ухмылкой произнес Джей-Джей.
Уинстон решил, что лучше всего вести себя с Джей-Джеем легко и непринужденно: не бояться, но и не задирать его. Он спросил:
– Тебе что нужно, Джей-Джей?
– Ничего, ничего. Прекрасная работа. Только это и хотел сказать.
«Прекрасная работа? – мысленно удивился Уинстон и тут же все понял: – Шар. Разумеется».
– Ну да. Они давно напрашивались. А теперь извини, Джей-Джей, мне надо отдохнуть.
– Конечно, конечно. Слушай, Уинстон, ты извини… за утро. Я вовсе не хотел так… понимаешь… Настырничать.
– Да не вопрос, Джей-Джей. Но только все это между нами, уговор?
Лицо Джей-Джея помрачнело, хотя голос его все еще сохранял бодрый тон.
– Конечно. Зачем мне болтать-то, верно? Да и тебе ни к чему.
Джей-Джей ушел.
Уинстон захлопнул дверь и набросил цепочку. Вздохнул. Никак нельзя допустить, чтобы хрустальный шар оставался у Джей-Джея, ни за что. Само знание Джей-Джея о том, что
Глава 20. Поджоги
Не только Уинстон занимался вредительством. По всему цирку артисты обнаруживали в своих обиталищах пренеприятнейшие сюрпризы.
Мугабо только что вернулся от Курта Пайло. Курт пугал его и одновременно бесил. Когда фокусник лежал ночами без сна, он почти всегда представлял Курта в виде огромной кучи дымящегося пепла, потому что именно Курт выдавал указания, какие позорные фокусы проделывать во время каждого представления. Фокус с кроликом, вытаскивание монеток из-за ушей сидящих в первом ряду детишек, вытягивание из рукавов по три метра ярких тряпок… Все по распоряжению Курта. И те, кто передавал указания Курта и следил за их исполнением, были ничуть не лучше его самого, и Мугабо давал себе сбивчивые и путаные клятвы отомстить всем до единого: Гонко, Шелис, дровосекам, даже Фишбою, хотя Фишбой вел себя с ним куда доброжелательнее, нежели остальные.
В этот день он намеревался высказать Курту все, что он о нем думает, но его кипучей ярости хватило лишь на решительный стук в дверь фургона. Когда изнутри голос Курта негромко произнес «Да-да?», руки Мугабо превратились в негнущиеся жерди, губы задрожали, а весь его яростный настрой улетучился. Если бы Мугабо сохранил неповрежденный ум, то вспомнил бы, что подобное случалось уже бесчисленное количество раз.