Цирк зажигает огни

А Магомет, видимо соображая, с какого места начинать, начал ходить, примериваясь, вокруг мясника, а я дал знак оркестру, – что ещё оставалось? Цирк наполнила барабанная дробь, как при исполнении «смертных» номеров. Всех словно бы зазнобило…

А в боковом проходе клишник, глядя на меня, делал рукой какой-то дергающий жест, значение которого я не понимал.

Наконец Магомет остановился, отступил на несколько шагов, кинулся на мясника и вцепился ему зубами в левое плечо…

Тот покачнулся от боли, затем выпрямился и сильнейшим ударом в челюсть сбил Магомета с ног так, что чалма отлетела в сторону.

Людоед вскочил и с воплем: «Ахты!» – бросился на пожелавшего быть съеденным. Оба вцепились друг в друга и покатились по манежу.

Клишник продолжал усиленно дергать рукой, а потом запрокинул голову вверх. Наконец-то я понял, побежал за кулисы, кинулся к рубильнику, и цирк погрузился во мрак.

Поднялся такой рёв, что купол, казалось, рухнет. Мы, как слепые, засуетились, то и дело натыкаясь друг на друга, а со стороны зрительного зала накатывался грозный вал:

– Жулики!

– Деньги обратно!

– Бей их!

И вдруг меня осенило.

– Тигры!!! – завопил я, испугавшись собственного голоса.

Мигом всё стихло, затем вырвался многоголосый вопль, и снова тишина…

Хотя никаких тигров в нашей программе не было, но одна только мысль о том, что они смогли вырваться из клеток, да ещё в темноте, очистила кулисы и дала возможность вырваться нам.

Мы вместе с собаками опрометью ринулись к вокзалу и успели втиснуться в вагон, где при виде нас пронзительно заревел ребенок. Мы посмотрели друг на друга, затем на Магомета, и всё стало ясно: людоед не успел разгримироваться!..

И тут наше трехдневное напряжение обернулось хохотом – диким, судорожным – из двадцати глоток. Мы задыхались, хрипели, в изнеможении колотили друг друга, стонали, словом – веселились навзрыд и никак не могли остановиться, а собаки нам дружно подвывали. Кое-кто из пассажиров ретировался в соседний вагон, а я растянулся на освободившейся полке и вскоре заснул, причем безо всяких сновидений.

Зато даже теперь нет-нет да приснится, будто стою я на ярко освещенном манеже и спрашиваю публику.

– Есть желающие быть съеденными?

И весь цирк отвечает:

– Есть!

Тогда я вскакиваю с постели и не могу больше заснуть до утра.

Местная тема

Братья Шутовы сидели в гримёрной молча, и хотя работу закончили, переодеваться ни один из них не спешил.

Возле зеркала лежала газета, на которой директор красным карандашом обвёл следующее место: «Жаль, что у ковёрных клоунов отсутствуют репризы на местные темы. Это, несомненно, противоречит традициям цирка! Артистам Шутовым следовало бы выйти в наш город и зорче всмотреться в его многообразную жизнь».

– Ну, что же, – вздохнул старший Шутов, – переживём и это!

И начал было разгримировываться, но младший вскочил с места.

– Традиции! – закричал он. – Местная тема! Конечно, можно и так: я выйду, и ты спросишь, откуда я приехал? А я отвечу, что посетил все мировые столицы: был в Лондоне, Париже, Нью-Йорке и на Холодной горе.

– Это, если будем выступать в Харькове, – в тон брату продолжил партнер.

– Или за Самаркой.

– Это – если в Куйбышеве.

– Верно! Но родилась эта реприза, когда Куйбышев был ещё Самарой.

– А может быть, тогда ещё и Самары не было!

Оба кисло улыбнулись и замолчали.

Обычно клоунские пары подбираются по внешнему контрасту: один – большой, другой – маленький, один – толстый, другой – худой. А у Шутовых контраст «внутренний»: младший – непоседа, старший – увалень. У младшего тысяча слов в минуту, а старший не поторопится и одного произнести. У них нет того, чтобы один играл, а другой ему подыгрывал. В их дуэте два клоуна, а не полтора.

– Или так, – продолжал после паузы младший, – ты меня обидишь, и я начну тебя проклинать: «Ах, чтоб ты пропал, ах, чтоб ты лопнул, ах, чтоб ты квартиру получил в…» – и назову самый отдалённый от центра микрорайон.

Снова наступила пауза. Клоуны начали озираться вокруг, пытаясь найти какой-нибудь предмет, за который можно было бы зацепиться. В гримёрной валялись картонная колбаса, поллитровка с соской, нейлоновый таз, фанерный холодильник, собачья конура, помятый цилиндр с надписью «Уолл-стрит». Они думали, что какая-нибудь деталь давно отыгранного реквизита сможет приблизить их к отражению местной тематики. Но реквизит ничего не подсказал.

Тогда младший Шутов сорвал с себя парик, бросил его на столик и начал ниточкой снимать с носа красную нашлёпку из гуммоза. Затем уставился в зеркало на своё полузагримированное лицо:

– Эх, окажись мы сейчас в Одессе – не искали бы местных тем! Там на каждом шагу репризы, только запоминай да выноси на манеж. Вот хотя бы такая сценка… Шофер чуть не сшиб женщину, она честит его на чём свет стоит, а он слушает-слушает и спокойно говорит: «Короче, мамаша, не мни лицо!»