Цирцея

– А что сказал Телемах?

– Его там не было.

– Но он удивился, узнав, что вы едете сюда?

– Мама!

– Просто перескажи мне ее слова. Точно как запомнил.

Он остановился посреди тропы.

– Я думал, ты их больше не подозреваешь.

– Не в том, что они будут мстить. Но есть и другие вопросы.

Он глубоко вздохнул:

– Точно я не запомнил. Ни слов ее, ни чего-то еще. Все смутно, как в тумане. Смутно до сих пор.

Мука проступила на его лице. Я ничего не говорила больше, но разум мой теребил эту мысль, как пальцы теребят узел. Загадка таилась под шелковой паутиной. Пенелопа не хотела ехать в Спарту. Предпочла отправиться на остров любовницы собственного мужа. И ей нужно время. Для чего?

Мы уже дошли до дома. Пенелопа все ткала. Телемах стоял у окна. Опущенные руки сжаты в кулаки, вид непреклонный. Ссорились они, что ли? Я посмотрела на Пенелопу, но лицо ее, склонившееся над пряжей, ничего не выражало. Никто не кричал, не плакал, а все лучше было бы, подумала я, чем это безмолвное напряжение.

Телегон кашлянул:

– Пить хочется. Кому еще вина?

Я наблюдала, как он откупорил бочонок, налил. Сын мой, отважное сердце. Даже в скорби стремился всех нас подбодрить, помочь нам пережить еще один миг. Лишь это немногое ему и удавалось. День тянулся в молчании. Ужин прошел так же. Едва мы доели, как Пенелопа поднялась:

– Я устала.

Телегон посидел еще, но к восходу луны уже зевал, прикрываясь ладонью. Я отправила его спать вместе с Арктурос. Думала, Телемах пойдет следом, но, обернувшись, увидела его на прежнем месте.

– Наверняка тебе есть что рассказать об отце. Я бы послушал.

И снова дерзость его застигла меня врасплох. Весь день он держался в стороне, в глаза не смотрел, застенчивый, почти невидимый. А потом вдруг вырос передо мной, словно его уж полвека как тут посадили. Такой фокус даже Одиссея восхитил бы.

– Все, что я могу поведать, ты, наверное, знаешь и так.

– Нет. – Слово чуть позвенело в воздухе. – Он матери свои истории рассказывал, а на мои вопросы всегда отвечал: лучше со сказителем поговори.

Жестокие слова. Я задумалась, зачем Одиссей так отвечал. Просто со злости? Если и была у него иная цель, мы этого никогда не узнаем. Все, что он сделал при жизни, теперь уж останется как есть.

Я взяла кубок, села к очагу. Снаружи вновь поднялся шторм. Задувал не на шутку, окутывая дом ветрами и сыростью. Пенелопа с Телегоном были совсем рядом, в конце коридора, но из-за сгустившихся вокруг теней казалось, что нас разделяет целый мир. На этот раз я заняла серебряное кресло. Инкрустация холодила запястья, воловья кожа чуть скользила подо мной.

– Что ты хочешь знать?

– Все, что тебе известно.

Излагать ему, как Телегону, иную версию событий – со счастливым концом и несмертельными ранами – я и не думала. Он ведь не мой ребенок, да и вообще не ребенок, а взрослый мужчина, желающий получить свое наследство.

И я все ему выложила. Про убитого Паламеда и брошенного Филоктета. Про то, как Одиссей хитростью разоблачил прятавшегося Ахилла и отправил его на войну, как в безлунную ночь прокрался в стан царя Реса, союзника Трои, и перерезал спящим воинам глотки. Как придумал коня, захватил Трою и наблюдал расправу над Астианактом. Потом – про дикие приключения по пути домой – людоедов, чудовищ и грабеж. Истории эти были кровавее даже, чем мне помнилось, и временами я запиналась. Но Телемах встречал удары грудью. Не говорил ни слова и не сводил с меня глаз.

Циклопов я приберегла напоследок, уж не знаю почему. Может, потому что отчетливо помнила, как Одиссей рассказывал эту историю. Я говорила, а голос его, казалось, вторил шепотом. Обессилевшие, они высадились на остров и заприметили огромную пещеру с изобильными припасами. Одиссей решил ее ограбить или же попросить у обитателей приюта. Внутри они нашли еду и стали угощаться. За этим их и застал великан, которому принадлежала пещера, – одноглазый пастух Полифем, вернувшийся домой со стадом. Он завалил вход огромным камнем, чтобы никто не убежал, поймал и перекусил пополам одного из Одиссеевых спутников. Потом стал пожирать остальных, а объевшись – изрыгать куски тел. Невзирая на весь этот кошмар, Одиссей потчевал чудовище вином да дружескими речами. Сказал, что его зовут Утис – Никто. Когда циклоп впал наконец в беспамятство, Одиссей заострил большой кол, раскалил в огне и вонзил великану в глаз. Циклоп взревел, заметался, но, ослепнув, изловить Одиссея и остатки его команды не смог. И когда Полифем выпустил стадо пастись, люди сбежали – выбрались из пещеры, вцепившись в подбрюшья длинношерстных овец. Разъяренный великан звал одноглазых соплеменников на помощь, но они не пришли, ведь кричал он: “Меня ослепил Никто! Никто убегает!” Одиссей со спутниками добрались до кораблей, а когда отошли от берега на безопасное расстояние, он обернулся и воскликнул: “Если хочешь знать имя обманувшего тебя, так я Одиссей, сын Лаэрта, царевич Итаки!”

Казалось, слова эти эхом отдались в тишине. Телемах молчал, будто ждал, пока звук растает. А потом наконец сказал:

– Скверная была жизнь.

– Многие еще несчастнее.