Цитадель души моей

некоторым нравится. Риску меньше, денег – больше (за счет живьем взятых бестий); а что

до грязи, так иные свободные за вдесятеро меньшее вознаграждение золотарями работают

– и ничего. С тоски не мрут. Это Хлыст мне так свою позицию аргументировал, когда я

спросил его – не надоедает ли ему его занятие.

А еще, признаться, не люблю я гиттонов. Нет, не то чтобы я каких других бестий

любил, вовсе нет. Но остальные бестии – что верги, что урсы, что вольпы, да даже

11 Бои гладиаторов на кораблях.

чекалки, они не то, чтобы красивы – гармоничны. Вот посмотреть на урса – одного взгляда

достаточно, чтобы понять – силён и свиреп. В бою-то, конечно, не до этого, но зайдешь в

музей, глянешь на чучело – поневоле залюбуешься. Эдакая глыбища – лапы могучие,

глаза, кровью налитые, кинжалы когтей, зубы в палец длиной – всё при нём. Ни убавить,

ни прибавить. Или верг – зоркий взгляд, холодный разум, стальные пружины мышц –

идеальный посланник смерти. Я однажды заметил, что всякая бестия чем-то с

опредёленным видом оружия сходна. Урсы это секиры – тяжелые, малость

неповоротливые, но уж если попадёт – пополам развалит. Верг – меч: лаконичное и

совершенное в своей простоте орудие убийства. Вольпы сходны с очень любимыми ими

ятаганами и легкими изогнутыми саблями – быстрыми, гибкими, острыми настолько, что

способны волос вдоль рассечь. Чекалки – кинжалы: в бок ничего не подозревающему

прохожему воткнуть или горло кому в темном углу перехватить – самое то оружие. Пардус

– арбалет – ты еще обернуться на звук не успел, а болт уже у тебя в сердце сидит. Ну и так

далее. И вот по этой классификации гиттона я только с дубиной и могу сравнить –

корявой, тяжёлой, с торчащими обломками сучьев, на которых белеют засохшие остатки

чьих-то мозгов. А что – тоже оружие. И, кстати, вполне допускаю, что некоторых людей

такая вот дубина напугает куда сильнее того же меча.

Ну да, побаиваюсь я их, гиттонов. Не рассудком боюсь – если вдуматься, то чего их

бояться? Из всех бестий они, в силу своей предсказуемости и любви к одиночеству –

самые неопасные. Просто вид их, нелепый до жути, меня слегка пугает – не так, чтобы это

мне сильно мешало с ними дело иметь, но неприятных ощущений добавляет. Как взгляну

на оскаленную пасть со свисающей бахромой слюны, на перекачивающуюся

подпрыгивающую походку, услышу злобное пощелкивающее бормотание – так сразу

волосы дыбом встают. Глупо, сам понимаю, но ничего поделать не могу.

Гнездо совсем небольшим оказалось – восемь нор, причём распределены по очень

большой площади, так что ни с одной норы никакой другой не видно. Проще простого

задача, короче, я тут как лейтенант даже и не нужен совершенно. С гнездами гиттоньими

одна только сложность может быть – если норы скучены оказываются. Сильно скучены,

так что одна от другой – пасах в пятнадцати-двадцати, не больше. Вот тогда гиттоны себя

совсем по-другому ведут – только начинаешь одну нору чистить, как со всех соседних уже

на помощь другие бегут. А потом – с соседних к соседним – и так далее, пока всё гнездо

на шум не вылезет. Тут уж лучше всё бросать и убегать поскорее. Гиттоны

преследованием никогда не увлекаются – отгонят от гнезда на пару стадий, и обратно

возвращаются. А там уж можно вернуться и искать какой-нибудь способ поодиночке их

выманивать. Объясняют такую неожиданную особенность тем, что у них – гиттонов – на

уровне инстинктов заложен некий определённый ареал, который они «своим» и

подлежащим защите считают. И если – из-за скученности гнезда – внутри этого ареала

чужая нора оказывается, то всё равно гиттон её защищает, как свою собственную; и её

обитателей – тоже. К счастью, на том же уровне у них заложено стремление свои норы

подальше от соседних копать. И кучковаться гиттоны начинают только в двух случаях:

если особенности местности их заставляют – например, если гнездо располагается на

единственном некрупном холме, стоящем посреди заболоченной низины. Или если гнездо

большое: территория, гнездом гиттоньим, занимаемая, тем медленнее растет, чем больше

особей в гнезде насчитывается. Начиная рыл с четырехсот, площадь гнезда почти совсем

расти перестает, а численность, однако же – продолжает. И этот, второй, вариант – совсем

неприятный. Потому что очень сложно с таким гнездом сладить. Было однажды, что

гнездо в восемьсот рыл успешно противостояло трём полным армейским легионам, а это

пятнадцать тысяч солдат, между прочим.

Ну, объехали мы гнездо по кругу, да и поехали к первой попавшейся норе. Вроде

какое-то движение в ней мне издалека еще почудилось, но, когда мы, спешившись,

рогатины снарядив и оружие подготовив, к норе вплотную подошли, никто нам навстречу

не выскочил. В глубине затаились, стало быть. Ну, так тоже бывает – и частенько –