Цитадель души моей

Получилась у меня в итоге тяжелая веревка длиной чуть больше паса, на которой последним узлом я пугию закрепил. Многозвенный цеп — излюбленное оружие чекалок, у них мы его и переняли. Не скажу, что оно у нас хорошо прижилось, но упражнения с ним в программу тренировок входят, и большинство егерей с цепом худо-бедно управляются. Я взял своё оружие за пустой конец левой рукой, правой рукой посредине перехватил, крутнул кистью — закрепленная на конце веревки пугия, гудя, нарисовала в воздухе сверкающий круг. Пойдет.

Пока я с «цепом» своим возился, ситуация на арене порядком изменилась. Трое крыс быстренько, отлавливая поодиночке и набрасываясь скопом, прирезали четверых рабов — без малейшего труда — те, по-моему, даже не были уверены, что оружие за правильный конец держат. Одноглазый схватился с бледного вида юношей, с самого начала жавшимся спиной в закрытую дверь. Несмотря на малохольный вид, юноша оказался неплохим мечником, и, хотя одноглазый его всё-таки достал, пришпилив гастумом к дереву двери, порезал он беглого неплохо. Скорее всего, одноглазого тоже можно со счетов списывать — истечет.

Потом один из портовых, как будто просто проходя за спиной германца, вдруг кинулся ему под ноги, сухожилия подрубить пытаясь. А вот это он зря — германец даже мечом (совершенно в его лапище потерявшимся) отмахиваться не стал. Пнул того ногой в живот легонько, а потом, согнувшегося и меч выронившего, ударом кулака по затылку добил, да так, что портовый носом себе в грудь уткнулся. Силища, однако, у германца — с быком такого сравнивать, так быку польстишь. Кто же он такой, интересно? И — еще интересней — имперский он понимает?

Под конец один — поджарый, но немолодой уже мужчина с затравленным взглядом черных глаз — попытался меня гастумом достать, видимо, надеясь на длину своего оружия и на то, что маленький (пальмов трех в диаметре) баклер защитит его. Ну-ну. Я раскрутил свой «цеп», и, когда противник попытался сделать выпад, разжал правую руку. Пугия коротко свистнула, натянув верёвку, и я дёрнул её обратно. Противник выронил всё свое оружие, закрыл руками выколотый глаз и побежал, громко крича, в противоположную от меня сторону, где и угодил прямехонько в руки к оставшимся двоим портовым. М-да. Не совсем то, что задумывалось — все ж с настоящим цепом эту поделку не сравнить. Да и не так уж хорошо я им владею.

На этом всё как-то затихло. Все разбрелись по углам, постреливая друг в друга злыми взглядами и не обращая внимания на беснующуюся за сетью толпу. Минут через пять распорядителям это надоело — заскрипели двери центрального сектора. Угу. Я так и думал. Два льва и четыре леопарда. Разумеется, давно не кормленые и хорошенько раззадоренные. Звери быстро прекратили затянувшуюся передышку и закрутили на арене кровавую свалку. Рычание, рёв, крики ярости, вопли боли и ужаса — и всё это под аккомпанемент неистовствующей толпы. В этом бушующем кровавом водовороте остались только два островка спокойствия — германец и я. Один из львов — что поменьше — попытался было на него наброситься, но получил кулаком в лоб и упал. Германец, однако, не стал его добивать и лев, с заметным трудом поднявшись, мотая головой и пошатываясь, ушел прочь. Больше к германцу никто и не приближался. Ко мне же попробовали сунуться по очереди все четыре леопарда — но каждому хватало одного взгляда, чтобы они решали пойти поискать добычу в другом месте. Звери не умеют врать и потому не ждут обмана от других. Если во взгляде противника хищник видит явное превосходство, он обычно отступает, не проверяя, стоит за этим взглядом что-то, или нет. То, что в данном случае я и вправду был сильнее, роли не играло.

Ну и вполне естественно вышло, что наши островки — друг к другу прибились.

Если раньше внимание толпы как-то рассеивалось, то вот теперь оно почти всё на нас устремлено оказалось. Я уже думал, что научился на людские взгляды не отвлекаться, но тут мне опять неуютно стало. А германец вблизи еще внушительней, чем издалека, смотрится. Гладиус в его руке кинжалом выглядит, выше меня он настолько, что мне уже шагов за пять на него снизу вверх смотреть приходится, а в куртку его двоих меня засунуть можно и еще место останется.

— Я тебя сразу заприметил, — почти чисто сказал он мне, едва-едва на свой германский манер согласные утяжеляя. Руки развел и слегка вперед наклонился — пару рогов ему на голову — вылитый минотаврус получится.

— Это хорошо, — кивнул я, предусмотрительно держась подальше, — хорошо, что ты по — нашему понимаешь, потому что я германский не знаю.

Легкое замешательство мелькнуло в светло-серых, почти белых, глазах. Но в ответ ничего не сказал. Промолчал.

— Ты как, твёрдо настроен помереть на потеху местной черни?

— А с чего ты взял, что я вообще помирать настроен? Уж не ты ли своим ножичком на ниточке меня убить собрался? — но интерес в голосе появился.

— Не я, так кто-нибудь другой. Неважно. У меня предложение есть.