Цицерон

На другой же день 9 ноября все сошлись на сходку. Угрюмое отчаяние нависло над собранием. К этим бледным и дрожащим людям Цицерон вышел сияющий и веселый. Речь его дышала силой. Он ликовал, он торжествовал. Казалось, он уже победил и не осталось ни одного заговорщика.

— Он ушел, он удалился, он умчался, он исчез! — таковы были его первые слова. — …Острие кинжала уже не приставлено к нашей груди. Мы не будем трепетать, находясь на Марсовом поле, на Форуме, в Курии, в покоях наших домов. Изгнав его из города, мы выбили его с его позиций: теперь мы будем открыто и беспрепятственно вести с врагом самую обыкновенную войну. Да, мы несомненно погубили этого человека, превратив его тайные козни в открытый мятеж.

Катилина уже побежден.

— Да, он лежит во прахе, квириты, и что хуже, он чувствует свое поражение.

Правда, в Риме остались его сообщники. Но без своего вожака они ничто. Это изнеженные щеголи, которые даже оружие не могут держать в руках. Как сумеют они сражаться, как вынесут Апеннины с их вьюгами и снегами? И как в лагере в эти долгие зимние ночи они обойдутся без своих любовниц? Смешно бояться таких воинов.

— Но, квириты… я возлагаю надежду не на свою мудрость и вообще не на человеческий ум, а на… бессмертных богов… Они теперь уже не издали, как раньше… отражают врага, а здесь же, среди нас, своим непосредственным вмешательством охраняют свои храмы и здания города. Им должны вы молиться, квириты! (Сiс. Cat., II, 1–2; 22–24; 29)[65].

Каждое слово консула вливало мужество и жизнь в сердца сограждан. В конце все окончательно приободрились и разошлись успокоенные. Все, но не Цицерон. Сам он ни на йоту не верил тому, что говорил квиритам. Он прекрасно понимал, что торжествовать рано. Катилина с Манлием укрепляют свой лагерь. Стало известно, что в Этрурии Катилина облачился в консульскую одежду и окружил себя ликторами с фасциями. Оказывается, этот демон всю жизнь мечтал покрасоваться в генеральском мундире! Но беспокоил консула теперь не Катилина, а его сообщники, оставшиеся в Риме. Цицерон не спускал с них глаз. Он так же неотступно следил за каждым их шагом, как прежде. «Все свои дни и ночи я посвятил неусыпному наблюдению за их действиями», — вспоминает он (Сiс. Cat., III, 7). И вот что он узнал.

После отъезда Катилины главарями революционного комитета стали Цетег и Лентул. Оба они были люди знатные, оба в долгах, оба готовы на все. Но они отличались друг от друга по темпераменту. Цетег, неистовый, яростный, больше напоминал самого Каталину. Лентул же был вял, ленив, беспечен. Его очень трудно было сдвинуть с места и заставить что-нибудь предпринять. Цицерон говорил, что он вечно спит. Уезжая, Катилина поручил им осуществить все то, о чем они говорили 7 ноября у Порция Леки. Они должны были поджечь Рим, учинить избиение и захватить власть. А тем временем подойдет сам Катилина с Манлием. Цетег считал, что действовать надо немедленно, пока консул глупо и беспечно празднует изгнание Катилины, Но Лентул говорил, что надо повременить. Цетег горячился и настаивал, Лентул все тянул и медлил. Наконец он объявил, что восстание следует отложить более чем на месяц, до Сатурналий.

Сатурналии были самым веселым праздником Рима. Считалось, что это воспоминание о Золотом веке, когда все были братьями, не было ни денег, ни войн, и земля, как добрая мать, баловала и пестовала своих детей. Правил тогда в Италии добрый царь Сатурн. Отсюда и название праздника. Продолжался он целую неделю с 17 по 23 декабря и напоминал наши Новый год и Рождество. Сенека говорит, что готовились к этим дням с 1 декабря, с упоением предвкушая грядущее веселье. «Наступил декабрь, — говорит он, — весь город в лихорадке… везде шум невиданных приготовлений» (Sen. Luc., XVIII, 1). Всю неделю римляне дарили друг другу подарки, устраивали пиры, блестящие вечера, разыгрывали друг друга, шутили, словом, веселились и дурачились вовсю. Господа и рабы садились за один стол, как при Золотом веке. Вина текли рекой. Плиний, который был всегда занят и не мог прервать работу даже в праздник, убегал в самый отдаленный покой своего огромного дома и затворял все двери, потому что все звенело от смеха и громких криков (Plin. Ер., 11, 17, 24). Тысячи людей в эти дни уезжали из Рима, чтобы отдохнуть на лоне природы. Зато жители окрестных сел и деревень валом валили в Рим, чтобы поглазеть на пышные зрелища.

Ясно, говорил Лентул, что среди этой праздничной сутолоки заговорщикам легко будет выполнить свой план. Может быть, они даже думали скрыться под причудливыми карнавальными одеждами и масками. Цетег скрепя сердце согласился. Началась лихорадочная подготовка. Весь ноябрь в дом Цетега сносили оружие, паклю и серу.