Цивилизация

Фантазия – первое, что поражает нас: первое и последнее. В этом лишний раз убеждаешься в парижском музее Клюни – в зале, посвященном циклу шпалер под условным названием «Дама с единорогом». Какое обворожительное проявление готического духа, сколько здесь поэзии, выдумки и – светскости! На первый взгляд композиции символизируют пять чувств. Но в действительности цикл повествует о всепобеждающей силе любви, способной призвать себе на службу, подчинить себе все силы природы, включая похоть (единорог) и гнев (лев). На главной, венчающей цикл шпалере лев и единорог склоняются перед девой, символом непорочности, и услужливо поддерживают полог ее шатра. Таким образом, дикие звери становятся – в геральдическом смысле – ее опорой. Аллегорическую сцену окружает natura naturans, созидающая природа: деревья, цветы, хороводы листьев, птицы, обезьяны и, конечно, кролики – олицетворение природы, занятой своим обычным делом. Представлена здесь и «природа прирученная» в виде сидящей на подушке собачки. Это образ земного счастья в его наиболее прециозном изводе, или, как говорят французы, douceur de vivre (кстати, эту самую «сладкую жизнь» нередко путают с цивилизацией).

Иными словами, мы довольно далеко ушли от несокрушимой убежденности, заставлявшей знатных господ тянуть на себе в гору телеги с камнями для строительства Шартрского собора. И все же представление об идеальной любви и обезоруживающей силе добра и красоты, которым в этой аллегорической сцене поклоняются два свирепых зверя, идет еще из прежних веков; его следы можно отыскать даже на северном портале Шартра. Скульптурное убранство портала относится примерно к 1220 году, и оплатила его, судя по всему, набожная и властная Бланка Кастильская, мать короля Людовика Святого. Возможно, по этой причине, а возможно, просто потому, что Шартрский собор посвящен Богоматери, среди статуй портала много женских фигур. Некоторые скульптурные группы в арках иллюстрируют эпизоды из жизни ветхозаветных героинь, а в конце портика мы видим одну из первых в истории западного искусства подчеркнуто грациозных женщин. Всего несколькими годами раньше мастер купели в Винчестерском соборе ясно выразил свое восприятие «слабого пола»: его женщины коренасты, грубы и суровы, как и подобает боевым подругам исландских викингов. А теперь взгляните на это воплощение чистоты: одной рукой дева придерживает длинную накидку, другая поднята, голова повернута в сторону поднятой руки – все эти жесты передают застенчивое изящное движение, которое позже превратится в манерное клише, но здесь исполнено неподдельной девичьей скромности. Такой могла быть Дантова Беатриче. Кто же она на самом деле? Святая Модеста.

Для новых, готических веяний фигура ее немного аскетична. Но если окинуть взглядом другие детали портала – восхитительные детали, в которых отражено все воображение эпохи, – непременно заметишь и более земные, живые женские фигуры: вот коленопреклоненная Эсфирь возносит мольбу и посыпает голову пеплом, вот Юдифь у ног Олоферна… Едва ли не впервые в истории изобразительного искусства художнику удалось передать очень человеческое, эмоциональное взаимодействие между мужчиной и женщиной.

Разумеется, задолго до появления этой скульптуры нежные чувства стали главной темой творчества провансальских поэтов (трубадуров, жонглеров) и создателей рыцарских романов, вроде популярной песни-сказки «Окассен и Николетта». Среди двух-трех новых свойств, которыми обогатилось европейское сознание со времен греко-римской цивилизации, самым странным и даже необъяснимым представляется мне склонность к идеальной или куртуазной любви. Античность ни о чем подобном не помышляла. Страсть – да, желание – да и еще раз да, стойкая привязанность – тоже да. Но чтобы целиком отдаться во власть практически недоступной женщине, истово верить в то, что ради любви к ней можно и нужно идти на любые жертвы, мечтать хоть всю жизнь добиваться расположения привередливой дамы сердца или безропотно страдать по ее милости – такое и римляне, и викинги сочли бы полной нелепицей, не имеющей отношения к действительности. Однако и потом на протяжении многих веков никто не думал оспаривать подобный образ мыслей, из которого произросла обширная литература – от Кретьена де Труа до Шелли, – хотя, на мой вкус, читать все это, за редким исключением, просто невозможно. Да и после, вплоть до 1945 года, мы привычно воспроизводили некоторые «рыцарские» жесты: здороваясь с дамой, приподнимали шляпу, в дверях пропускали ее вперед и (в Америке) услужливо пододвигали стул, когда дама усаживалась за обеденный стол. Нам не хотелось расставаться с иллюзией, что женщины – существа иного порядка, чистые, добродетельные, и потому в их присутствии не все анекдоты следует рассказывать и не все слова произносить вслух.

Святая Модеста. Ок. 1220. Северный портал Шартрского собора