Именно этот имманентно присущий нацистской идеологии (как экстремистской формы консерватизма) и потому объективно принципиально не исправимый и не поддающийся какой бы то ни было компенсации порок сделал созданную ими модель нежизнеспособной, вынудив их растратить колоссальные ресурсы на заведомо бесплодные и хаотичные мистические поиски и ритуалы.
«Интеллект подчиняется воле… с катастрофическими последствиями», – резюмировал этот порок А. И. Фурсов [95], – добавим от себя, драматически повторяя тем самым трагедию британской элиты, которой немецкие нацисты истово пытались подражать (игнорируя со страстью неофита фундаментальную идеологическую разницу между британским либерализмом, служащим империи, и своим консерватизмом, служащим мечте о создании таковой).
При этом, овладев государством и превратив его в свой функциональный орган (при внешнем сохранении большинства институциональных буржуазных формальностей), нацистская партия в предельно жесткой и емкой форме выразила идею диктатуры крупного национального капитала реального сектора, доросшего до уровня и, что самое важное, пределов национального государства (а отнюдь не финансового спекулятивного капитала, переросшего государство, как это произошло в Англии и затем в США).
Достигая чудовищных целей чудовищными методами, нацистская партия смогла обеспечить централизованное руководство экономикой, занять на новом этапе исторического развития место феодальной аристократии в деле управления развитием науки и добиться благодаря этому значительных успехов [90], опередив всех своих конкурентов в ряде практических разработок (вроде ракет и реактивной авиации).
Однако национальная и государственная ограниченность, вызванная ориентацией на срощенный с государством капитал реального сектора, а также несовместимое с подлинно научным подходом к развитию стремление к социальной архаике обеспечивали в принципе не устранимую, имманентную слабость нацизма по сравнению с либерализмом. Ведь последний служил финансовому спекулятивному капиталу, не ограниченному государственными границами и ресурсами. Эта объективно обусловленная и при том колоссальная разница потенциалов не в меньшей степени, чем разница между расовой локальностью нацизма и универсализмом либерализма создавала объективные предпосылки для использования нацизма либерализмом в качестве своего слепого орудия.
Вместе с тем это использование носило характер глобального эксперимента, который с точки зрения его англосаксонских организаторов мог, хотя и с низкой вероятностью, увенчаться и успехом – крайне полезным для них (этот успех достигается лишь сейчас, на базе качественно новых, информационных технологий [20]).