Цивилизация Просвещения

Итак, мы должны вернуться к идеям в тот момент, когда они начинают вновь определяться вещами. Революция идей 1620—1650-х годов, прорыв в области математических наук и небесной механики 1650—1680-х отныне получают развитие в соответствии со своей внутренней логикой, которую мы попытаемся понять. От структуры обстоятельств вернемся к идеям в тот момент, когда структура идей начинает соответствовать обстоятельствам. Структура идей в абстрактных науках испытывает первые признаки падения производительности, круг приглашенных к размышлениям расширяется, и это приводит к некоторому уменьшению абстрактности. Но то, что идеи теряют в силе, они выигрывают в протяженности. Таким образом, меняющиеся обстоятельства XVIII века встраиваются в структуру идей. Ответив на поверхностный вызов вещей, широкомасштабное возвращение идей к вещам революционным образом трансформировало меняющиеся материальные условия жизни. Так, уже в 1780 году мы оказались на пороге волнующей истории нашего времени…

Глава 4 РАСШИРЕНИЕ ОБЛАСТИ ПОЗНАНИЯ

Если революции пятьдесят лет — это уже старая революция. И тем не менее даже для нескольких десятков тысяч человек, глубоко ее переживших, она не исчерпала своих возможностей, не перестала приносить победу.

Битва за феноменологическую редукцию науки была, быть может, самой трудной; выиграв ее, Декарт тут же поспешил ее проиграть. Он думал, что его всеобъемлющая мировая механика заключает в себе подлинное постижение бытия. Де-факто Декарт смешивал физику и метафизику. Следует учесть, что вплоть до 1730 года такое смешение было обычным на всем континенте. Об этом необходимо помнить, чтобы понять догматизм механистической редукции, ужесточившей философский климат в период кризиса европейского сознания. Мерсенн довел феноменологическую тщательность до очень высокого уровня: «Наша наука изменяет образ вещей, но вещи имеют свою собственную природу»; что до Декарта, то он знал: за пределами его физики есть какая-то пока ускользающая реальность. Он знал, а вот одержимые картезианцы 1700—1730-х годов из конюшни Фонтенеля — необязательно. Еще лучше это знал скромный Ньютон. Ограничив поле своей деятельности феноменами, философ-механицист освобождал место знанию, отдельному от формирующейся науки, теологии, предполагающей объективную реальность Откровения, метафизику в точном смысле этого слова, онтологию. Удачный афоризм Мальбранша — его эхо раздавалось еще долго — гласил примерно следующее: «Оставим метафизике изучение таинственной власти „действующих причин”, наука должна удовлетвориться знанием законов». Восемнадцатому веку нелегко будет сохранить равновесие, вульгарная философия XVIII века отвергнет даже мальбраншевское distinguo, в законном восторге перед феноменологической наукой она дойдет до того, что низведет метафизику на уровень мнения толпы.

Редукция науки до состояния феноменологии в XVII веке в действительности привела к разрушению многотысячелетней структуры эмоций, прежде всего на уровне элиты. Читательская масса в большинстве своем на первых порах не была захвачена новым образом мыслей. В коллежах царствует дух гуманизма, литература великих цивилизаций изъясняется категориями Аристотеля, а литература для бедняков все еще грезит цивилизацией, вершина которой уже мертва. И та же читательская масса по-прежнему воспринимает мир познания посредством общепринятого языка Аристотеля и его системы категорий.

Несомненно, тревогу ученых (точнее будет назвать их мудрецами) старой школы лучше всего выразил Галилей в своем «Диалоге» 1632 года. «Лишая их вечной „природы вещей”, разрушали „их убежище, их пританей”, где они укрывались» (Ленобль). Чтобы новая наука распространялась, «нужно было сначала переделать человеческий мозг». Да что мозг — вся система ценностей оказалась под вопросом.

Для людей, внезапно пораженных слепотой и глухотой, неизменные небеса больше не будут петь славу Господу, звезды, покинувшие неподвижную сферу, вслед за планетами лишенные массы, во второй половине XVII века будут, как и все некогда небесные тела, уравнены с унылой материей подлунного мира. Почему же неизменные? Отныне жизнь воспринимается как движение. Восторг перед движением, перед преходящим, а значит — перед сменой рождения и смерти, сотворения и разложения. Утрата неизменности, отождествляемой со смертью, — глубокая эмоциональная травма.