Цивилизация Просвещения

Прогресс астрономии и математической физики на заре второго этапа научной революции (то есть в 1680-е годы) стал одним из факторов перемен в философии Просвещения. После Мальбранша и, возможно, именно из-за него метафизика как систематика и онтология теряет свою ценность. Его наивность шокирует. Она травмирует чувства верующих, Жюрье разоблачает неосознанную дерзость ораторианца. Более многочисленны те, кто отказывается подчинять познание авторитету Откровения. Но оставим Мальбранша. Тайна века, начавшего с отрицания тайны, — это познание. Каково соотношение между мной как познающим субъектом и природой воспринимаемого? Восприятие, разум, познание и познаваемое, я и вселенная. На первых порах феноменологическая редукция науки сделала свободной сферу независимой философии. На следующем этапе она привела к редукции метафизики до философии познания, к целому столетию страстных и противоречивых усилий.

Следуя логике развития, историк идей обязательно краешком глаза заметит в конце второй научной революции приход революции философской. Этот запоздалый ответ на ясно поставленный вопрос называется «Критика чистого разума»: 1781 год — век спустя.

Механистическая, а потом и динамическая философия способствовала расширению познания, которое повлекло за собой его дробление на отдельные области развития, все более и более независимые друг от друга и подчиненные каждая своей структуре. Первый из таких разрывов отделил словесность от науки в том узком смысле, который придали этому слову три столетия семантической эволюции. Георг Гусдорф искал переломный момент; он относит его примерно к 1730 году. В 1683 году Бернар Лами в «Беседах о науке», имевших огромный успех, придерживался прежнего понимания, включавшего все дисциплины, которые могут быть предметом обучения. В 1723 году Фонтенель в надгробном слове Левенгуку следует Лами. Но уже в 1751 году Дюкло в «Размышлениях о нравах нынешнего века» специально различает «словесность, науки и искусства». Как ни парадоксально, фактическое отделение предшествовало семантическому сдвигу. Загляните в академические словари, те самые академические словари, которые составляют часть того, что удобно именовать множителем.

Как только процесс набирает ход, новое знание влечет за собой новое знание, успех влечет успех. Это и есть множитель — эффект снежного кома. Множитель зависит в первую очередь от объема взаимных сообщений, то есть от числа людей, которое выросло вдвое с 1680 по 1780 год, главным образом с 1730 по 1780-й. Интенсивность общения выше в городской среде. Городское население растет быстрее. С 1680 по 1780 год оно увеличивается почти в три раза, а в центрах с особо благоприятными условиями, к числу которых относятся мегаполисы с населением более 100 тыс. человек, — в пять раз. Одновременно растет дорожная сеть. Это изменение оказывается более заметным и благоприятным на востоке, где происходит преодоление пороговых значений. В качестве примера можно привести Бранденбург и Пруссию. В Англии сеть коммуникаций меняется с 1740 года, во Франции — с 1760-го. Это то, что касается физического множителя.

Но перемены затрагивают и структуру населения: больше взрослых, а значит, больше людей, наделенных более долгой памятью. Самое труднопреодолимое препятствие для передачи знаний состоит в том, что процесс каждый раз прерывается смертью, каждый человек начинает осваивать его с нуля; вот почему эффект увеличения на десять лет продолжительности взрослой жизни оказывается наиболее значимым из всех составных частей множителя. Восемнадцатый век, стоящий у истока процесса удлинения жизни (увеличение продолжительности взрослой жизни первоначально представляет собой ее удлинение и лишь потом — старение), извлекает из этого все преимущества — и одни только преимущества. Лишь позднее, с ограничением рождаемости, подрезающим основание пирамиды, проявляются и негативные последствия. Совокупный эффект действия всех этих факторов трудно выразить в цифрах. Так или иначе, в XVIII веке выигрыш от него был огромен.