То, что в XVI веке было впервые осуществлено благодаря частной инициативе, что было создано тут и там протестантскими церковными советами, тем самым подготовившими будущий триумф диссентеров, великие государства эпохи Просвещения сделали обязательным. В 1698 году Людовик XIV предписал введение по всей Франции начальных школ; на исполнение потребовалось три четверти века. Там, где существовала мощная читательская элита, атака «границы» была стремительной: взгляните, как с раннего времени вдоль течения Роны среди трудновоспитуемого населения окситанских департаментов выстраиваются подписи обученных грамоте; взгляните на Нормандию, где в 1770–1790 годах умели подписываться 90 % мужчин и 60 % женщин… на земли Ож, на Бессен, на северную оконечности Котантена, где эти цифры и для мужчин и для женщин достигают пика в 90–95 %. Франция, рано начавшая читать, сосредоточивается вокруг Парижа, охватывает Нормандию, движется на восток и спускается по Роне. От читателей XVIII века — всего несколько шагов до индустриальной Франции XIX–XX веков. И примерно в то же время, во второй половине XVIII века, был преодолен предпоследний этап завоевания страны французским языком. Он неотделим от подлинной революции в обучении грамоте, охватившей почти 50 % населения. Как уже отметил Ф. Брюно, это государство и нужды всепроникающей администрации разрушают патуа и диалекты до такой степени, что «незнание французского языка» становится «неудобным и опасным». С момента введения муниципального управления на всей территории государства, о котором было объявлено 25 июня 1787 года, свободное владение французским — сначала для мужчин, значительно позже для женщин — превращается в обязательное требование повседневной жизни.
Пруссия, включившая в свой состав Силезию, в конце XVIII века набирает темп и окончательно догоняет культурный запад. По крайней мере, такова была воля Фридриха. «После Семилетней войны» в этом королевстве, потерявшем 5 млн. человек, «вводится обязательная начальная школа для детей 5—13 лет. Родители платят за приглашение учителей и несут ответственность за усердие своих отпрысков. Утилитарный характер этого указа явственно виден из того, что все преподаватели обязаны были предварительно пройти в берлинской семинарии обучение „культуре шелка”: оставалось только поверить, что старые солдаты, инвалиды войны под надзором пасторов сделаются превосходными школьными учителями» (Франсуа Блюш). Аналогичную роль, пусть и немного более скромную, старые солдаты играли во Франции: в XVIII веке армии были вспомогательными частями победоносной «границы» письменной культуры. В отличие от разношерстной орды Валленштейна, солдаты, обученные строевой подготовке, действительно вели на свой лад некую Kulturkampf[43]
. За тридцать лет Пруссия, эта непонятная славянская Германия, эта, с точки зрения иностранных инженеров, отсталая колония, эта излюбленная арена деятельности гугенотской диаспоры, совершила один из самых впечатляющих культурных прорывов в истории. Прусская школа, дочь казармы, подготовила Германию 1890—1930-х годов — Германию Нобелевских премий.У нас пока недостаточно данных для создания подробной карты великих культурных сдвигов XVIII века. Во главе кальвинистской Европы — пресвитерианская Шотландия и сектантская Англия; почти наравне с ними — Германия меньшинства, «реформированная» и пиетистская. Кроме того, она добавила несколько капель в раствор, цементировавший границу американских первопоселенцев. Гугенотская диаспора разбудила Пруссию, она послужила рычагом стремительного подъема Померании, Бранденбурга, Пруссии, культурного take off балтийской Европы. Наиболее впечатляющее из достижений, несмотря на средний результат, — это опять-таки Франция. Закваской для него послужила та линия контрреформации, августинианская линия, которая была направлена на культурное просвещение масс; это свое предназначение она сохраняла даже во время медленного упадка в течение XVIII века. Вспомним о роли приходских школ в Италии; в Испании просвещенный католицизм второй половины XVIII века был затронут лишь поверхностно, но отставание составляло 200 лет.