Читаем Цивилизация Просвещения полностью

Циклические всплески смертности сглаживаются, а затем и исчезают. Каковы практические последствия этого? Исчезновение циклических смертей видоизменяет коллективное подсознание, модифицирует возрастную пирамиду. В «Цивилизации классической Европы», после десяти лет интенсивной работы целого поколения историков, мы вновь напомнили о том, что циклическая смерть была смертью избирательной. Она сокращала жизнь стариков, слегка срезая при этом срединную часть пирамиды, но наибольший удар наносила по новорожденным и маленьким детям. Сглаживание кривой смертности на протяжении века — это, в первую очередь и главным образом, результат уменьшения количества детских смертей. Дополнительный шанс для пришедших в этот мир, а значит — аргумент в пользу того, чтобы посвятить свое время более тщательному их воспитанию, такому воспитанию, которое, в свою очередь, дает дополнительные шансы выжить.

Глобальное снижение смертности. Сразу после жестокого кризиса 1690–1720 годов продвижение жизни отчасти зависит от безвременных смертей в тяжелые годы; однако общая тенденция беспрецедентно благоприятна. Вот Швеция в наиболее благополучный период. В 1711–1735 годах центральный округ Нярке держится на уровне 23–24 %. Для запада это цифры конца XIX века. Будем считать разрешенной проблему регистрации; если исключить фактор восстановления численности, показатели, относящиеся к этой четверти века, нельзя считать полностью стабилизировавшимися. Тем не менее Швеция, Дания и Норвегия находятся на уровне ниже 30 % — былого бедственного рубежа. В Финляндии смертность еще ниже, а рекорд принадлежит Новой Англии. В авангарде общей атаки на смерть — окраины и холодные морские границы Европы. Англия — во втором ряду. После 1780 года она выходит на передовую. С конца XVII до середины XVIII века средняя продолжительность жизни в Колитоне возрастает с 37 до 42 лет, но это не более чем возвращение на уровень, достигнутый ранее. В начале XVIII века Англия отнюдь не блещет успехами в борьбе со смертью; источники слегка расходятся; в 1701–1740 годах смерть берет верх: 1701 год — 28,6 %, 1731—1740-й — 35,8 %! Отчасти Англия расплачивается за рекордную урбанизацию и реализацию новых возможностей с плохо продуманными последствиями. Демография Лондона, превратившегося в гигантский дом престарелых (10 % всей Англии! Париж — это 2 % Франции), и алкоголизм в период национальной катастрофы — jin drinking mania[47], — достигшей пика незадолго до 1740 года, накладываются на последствия неурожаев и эпидемий, не прекращающихся с 1709 года.

С завершением этого периода прогресс становится необратимым. Снижение смертности в 1741–1750 годах до 33 % против 35,8 % в предшествующее десятилетие — это лишь восстановление; 1750 год становится отправной точкой длительного продвижения вперед в борьбе со смертью: 1751–1760 год — 30,3 %; 1791–1800 — 26,9 %.

Франция идет довольно далеко позади. Но все данные согласуются между собой. Прежде всего, прямые источники. «В Бовуази доля людей старше 60 лет среди всех умерших взрослых в XVII веке колебалась от 28 до 40 %; в 1771–1790 годах она составляла от 43 до 61 %. В Сомюруа она возросла с 35–38 до 47 %» (М. Райнхард). Повсюду отмечается падение детской смертности — с 27,35 до 25 %, с 32,8 до 28,7 %, с 24,7 до 15,9 %. В различных районах благополучной Нормандии мы почти везде находим цифры ниже 15 %.

В бедном Лангедоке, как и в Англии, продолжительность жизни взрослых в конце XVII века падает до минимума из-за вспышек оспы и пурпурной лихорадки; во второй половине XVIII века она вновь увеличивается. Детская и юношеская смертность снижается. В Оверни жизнь взрослых все время остается под угрозой, но шансы детей и молодых людей после грозных лет середины века улучшаются. Разворачивается великая битва за детство. Региональные диспропорции остаются огромными — это признак архаики. Они простираются от 180, 140 % в наших нижненормандских приходах через 177 % в южных предместьях Парижа и 191 % в Тезель-Сен-Сернин (Керси) до 244 и 286 % в Сотвилль-ле-Руане и Ингувилле (под Гавром). Ж. Дюпакье проследил за превратностями трудного пути к победе над смертью по данным двадцати сельских приходов французского вексена.

Первый максимум отмечается в 1738–1743 годах — 243, минимум— в 1749–1758 годы— 161 %; затем часть завоёванной территории пришлось отдать: 1759—1768-й — 182 %; амплитуда уменьшается, тенденция становится заметнее: 1771–1779 годы — 138 %; 1780—1785-й — 171 %; 1786—1792-й — 122 %. В конце периода Старого порядка Франция еще не преодолела опасный рубеж в 30 %. В Эно с 1774 по 1781 и с 1785 по 1787 год наблюдаются колебания с 26,7 до 34,3 %. «По обобщенным данным… от 27,3 до 38,9 % в 1770–1779 годах», перед новым подъемом на закате Старого порядка, в тяжелое предреволюционное десятилетие — «от 28,2 до 44,3 % в 1780–1787 годах».

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие цивилизации

Византийская цивилизация
Византийская цивилизация

Книга Андре Гийу, историка школы «Анналов», всесторонне рассматривает тысячелетнюю историю Византии — теократической империи, которая объединила наследие классической Античности и Востока. В книге описываются история византийского пространства и реальная жизнь людей в их повседневном существовании, со своими нуждами, соответствующими положению в обществе, формы власти и формы мышления, государственные учреждения и социальные структуры, экономика и разнообразные выражения культуры. Византийская церковь, с ее великолепной архитектурой, изысканной красотой внутреннего убранства, призванного вызывать трепет как осязаемый признак потустороннего мира, — объект особого внимания автора.Книга предназначена как для специалистов — преподавателей и студентов, так и для всех, кто увлекается историей, и историей средневекового мира в частности.

Андре Гийу

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология
Мифы и предания славян
Мифы и предания славян

Славяне чтили богов жизни и смерти, плодородия и небесных светил, огня, неба и войны; они верили, что духи живут повсюду, и приносили им кровавые и бескровные жертвы.К сожалению, славянская мифология зародилась в те времена, когда письменности еще не было, и никогда не была записана. Но кое-что удается восстановить по древним свидетельствам, устному народному творчеству, обрядам и народным верованиям.Славянская мифология всеобъемлюща – это не религия или эпос, это образ жизни. Она находит воплощение даже в быту – будь то обряды, ритуалы, культы или земледельческий календарь. Даже сейчас верования наших предков продолжают жить в образах, символике, ритуалах и в самом языке.Для широкого круга читателей.

Владислав Владимирович Артемов

Культурология / История / Религия, религиозная литература / Языкознание / Образование и наука