Цивилизационные паттерны и исторические процессы

Если советская модель рассматривается как альтернативная форма модерности, то следует учитывать ее глобальное воздействие и самопрезентацию. Она не просто существовала наряду с другими образцами. Скорее ее претензии на универсализм и всемирно-историческое значение были воплощены в институциональных и идеологических принципах, а вовлеченность коммунистических режимов в международные дела разными способами влияла на другие аспекты их истории: как на внутренние структуры власти, так и на официальное самопредъявление. Важнейшее место (особенно для всего коммунистического мира) занимал Советский Союз. Идея мировой революции играла здесь центральную роль в стратегии, которая фактически привела к воссозданию империи, а имперские элементы постреволюционного государства облегчили пересмотр основополагающего мифа и принятие проекта самодостаточной трансформации («социализм в одной стране»). Но скорректированная идеология по всему миру вызывала доверие, которое усиливало и амбиции, и образ советского государства как мировой державы. Впоследствии сочетание имперских и идеологических элементов обеспечивало легитимацию положения сверхдержавы в биполярном мире и устраняло сомнения относительно способности советского режима поддерживать такой уровень глобальной мобилизации.

Глобальная динамика и внутреннее развитие взаимодействовали сложными и изменяющимися путями. Глобальное присутствие и престиж советского режима были чрезвычайно важны для его легитимации внутри страны; это было связано не только со статусом сверхдержавы после 1945 года, но и – в разной степени в различные периоды – с претензиями советской модели на универсализм и контроль над международным движением. Тем не менее советская гегемония ставилась под сомнение в рамках расширяющегося коммунистического мира. Конфликты с советским центром легитимировали режимы, впадавшие в националистический уклон (хотя это оказалось менее эффективным, чем считали многие наблюдатели). Но самый серьезный вызов был брошен единственной страной, которая могла стремиться стать альтернативным идеологическим и геополитическим центром. Маоистская ересь угрожала превратиться в соперничающую ортодоксию другой сверхдержавы, и, хотя она не достигла этой цели, ее подрывное влияние на саму идею коммунизма как объединительного процесса не следует недооценивать. В то же время китайско-советский раскол обострил другую проблему, свойственную соединению империи и партии-государства. Явно выраженный идеологический компонент советской стратегии усиливал разрыв между амбициями и ресурсами, что было характерно уже для дореволюционной Российской империи. Хотя было бы неверно описывать траекторию советского государства как непрерывную экспансию, мы можем говорить о постоянном перенапряжении (очевидном в наращивании военной мощи, даже когда оно не было заметно на политическом уровне), которое усугубляло кризисные тенденции. Это не означает, что ответы на проблемы глобальной стратегии всегда были иррациональными. Есть основания полагать, что реформы Хрущева и горбачевская перестройка были в значительной степени мотивированы осознанием необходимости рационализировать внешнюю политику. Но ограниченный успех первого из этих проектов проложил путь к длительной фазе неупорядоченного стремления к гегемонии, тогда как второй проект запустил саморазрушительные процессы.