Цивилизационные паттерны и исторические процессы

Распространение марксистских идей и первые шаги движения китайских коммунистов следует поместить в этот контекст. После минимальных предшествующих контактов победа большевизма в 1917 году помогла проторить дорогу марксизму в Китае. Это не означает, вопреки заявлениям официальной партийной историографии, что марксизм пришел в Китай как полноценный марксизм-ленинизм и непосредственно трансформировался в коммунистическую организацию. Историки продемонстрировали, насколько сложным был переход от идеологических инноваций к партийному строительству134. Растущее влияние марксизма – в тесной связи с Движением 4 мая, которое началось в 1919 году, плачевными результатами Первой мировой войны в Восточной Азии и русской революцией – было обусловлено новым сочетанием внутренних и внешних факторов. В результате революционного разрушения и восстановления имперской державы роль России в мире претерпела множество трансформаций в глазах китайцев. Большевистское государство с очевидностью стало для них союзником и потенциальной моделью политики догоняющего развития; в обоих этих аспектах оно повлияло как на китайских националистов, так и на коммунистов, хотя в первом случае сходства были куда более неуловимыми. В качестве воплощающей революционный универсализм советская модель могла претендовать на то, что представляет собой более развитую версию обещаний, которые прежде несли с собой проекты вестернизации. В то же время она заменяла собой и замещала японский пример в тот самый момент, когда империалистические устремления Японии в Китае стали бросать тень на ее передовые достижения. И последнее: марксистское видение современного мира, как представляется, открыло путь к преодолению указанного выше конфликта между утопическим универсализмом и воинствующим партикуляризмом: для глобальных проблем есть универсальное решение, но его можно реализовать только в ходе бескомпромиссной борьбы между историческими силами, и хотя противники были определены в социальных терминах, их идентичности были достаточно эластичными, чтобы было возможно последующее их приспособление для специфических китайских нужд. Классовые перспективы доказали свою адаптивность к популистским и националистическим потребностям.

От перманентной революции к восстановлению империи

Доминирующие ориентации китайских коммунистов в начале 1920‐х годов отражали двойную предпосылку: их восприятие большевистской революции и проекты культурной революции, связанной с Движением 4 мая. Этот контекст явно способствовал сильной версии проектов радикального разрыва с прошлым. Ранним примером марксистских вариаций на эту тему было уничижительное отношение ко всему имперскому периоду – двум тысячелетиям затянувшегося перехода от феодализма к капитализму. Такой взгляд был слишком радикальным, чтобы закрепиться надолго. Но подобным уничижительным установкам было суждено вновь выйти на первый план на более поздней стадии (обращение Мао Цзэдуна к китайскому народу как к tabula rasa, пожалуй, является наилучшим примером этого). С другой стороны, нередко подчеркивалось сходство между возникающей марксистско-ленинской парадигмой и китайской традицией. Идея авангарда, вооруженного передовой мыслью и обладающего правом вести за собой массовое движение, могло опираться на давно установившиеся модели господства элиты на основе союза между знанием и властью. Вся последующая история китайского коммунизма была отмечена комплексным взаимодействием этих двух аспектов. Но на первом этапе ультрарадикальная амбиция, как казалось, оттеснила на второй план исконное местное наследие и даже придала ему парадоксальный поворот, который столкнул коммунистическое движение с китайской средой. Сочетание импортированного авангардизма и традиционного элитизма стало плодородной почвой для того, что Шеврие назвал «социологическим авангардизмом или солипсизмом» и проектом «революции одного, рабочего класса»135.