Цивилизационные паттерны и исторические процессы

Этот взгляд на первое столкновение Китая с советской моделью можно связать с новой перспективой взгляда на все последующие столкновения. Самая влиятельная интерпретация событий после 1927 года базируется на предположении, что Мао Цзэдун изменил теорию и практику китайского коммунизма, обратившись к мобилизации крестьян в качестве революционной силы. Крестьянская поддержка и участие рассматривались как основная причина успеха коммунистов в японо-китайской войне и их итоговой победы в гражданской войне. Такое описание революции было позднее использовано для защиты все более неправдоподобных взглядов на постреволюционный режим; самые искаженные из подобных аргументов изображали маоизм сельской утопией, восставшей против модерности. Никто, разумеется, не собирается отрицать важность крестьянского фактора. Но в свете исторических исследований различных аспектов революционных и постреволюционных этапов по отношению к идее фундаментальной переориентации к крестьянству после 1927 года есть три основных возражения. Во-первых, возможность тактической и стратегической переоценки крестьянства в качестве социального и политического актора была встроена в ленинскую доктрину классовых союзов, и, как подробно показал Шеврие, китайские коммунисты стали принимать эту идею серьезно только после 1927 года. Инновации Мао Цзэдуна во время его постепенного прихода к власти в партии были весьма значительными, но они не означали нового начала. Во-вторых, деятельность режима после 1949 года сейчас достаточно известна, чтобы не оставить никаких сомнений в антикрестьянском уклоне, что нашло свое выражение в подчинении сельского хозяйства промышленному развитию, беспрецедентном социальном контроле над сельским населением, а также дискриминации крестьян в сфере социальной политики. Таким образом, задним числом очевидно, что попытки мобилизации крестьянства, какими бы изобретательными и эффективными они ни были сами по себе, всегда вдохновлялись стратегией, которая была направлена на что-то другое. Что же касается менее известной истории отношений между партией и крестьянством в областях, которые контролировали коммунисты до 1949 года, можно с уверенностью сказать, что стратегический расчет иногда приносили в жертву идеологическим и политическим приоритетам. Третье (и самое важное), попытка объяснить траекторию китайского коммунизма после 1927 года в качестве успешного поиска новой классовой базы скрывает другой аспект, а именно тот, который касается вопроса о советской модели и ее воздействии: отступление в периферийные сельские области привело к созданию зародышевого государства, которое со временем стало самым жизнеспособным из государств – преемников Китайской империи, нацеленных на ее восстановление и военное воссоединение (решающий конфликт развернулся между коммунистами и Гоминьданом, но имели место и конфликты с японским клиентелистским государством Маньчжоу-Го и бывшими гоминьдановскими фракциями, которые предпочли сотрудничество с японцами). В этих условиях был взят на вооружение государство-строительный потенциал ленинской партийной модели – единственный пример того, как это было сделано за пределами прямого контроля Советов в межвоенные годы (монгольский режим невозможно рассматривать в качестве автономного образования). Если поражение первой революционной волны можно (как было предположено выше) сравнить с неспособностью большевиков распространить революцию за пределы России, вероятно, не будет ошибкой и аналогия между китайской мутацией движения в контргосударство и советской стратегией социализма в одной стране: в обоих случаях (хотя и в весьма различных обстоятельствах) погоня за властью привела к автаркичному повороту, который отменил все прежние проекты революции в более крупных масштабах, но оставил революционную миссию открытой для переопределения.

С другой стороны, периферийная и боеспособная китайская версия однопартийного государства возникла в контексте, который подразумевал серьезные вариации в советской модели. Успешные стратегии адаптации были также подвержены структурному напряжению, которое стало более острым после победы 1949 года. В условиях гражданской войны военное крыло партийно-государственного аппарата стало более важным и более непосредственно вовлеченным в борьбу за выживание по сравнению с армией советского государства. В противовес официальному образу «партийного контроля над оружием» историки китайской революции в настоящее время склонны соглашаться, что правильнее говорить о симбиозе между партией и армией, сильно зависящем от персонального единства в высших эшелонах. Необходимость поддерживать этот хрупкий баланс и более общая недоразвитость ресурсов делала идеологический контроль и принуждение более привлекательными стратегиями.