Цивилизационные паттерны и исторические процессы

Идеологические и политические инициативы Мао Цзэдуна начиная с середины 1950‐х и далее следует рассматривать как ответы (или признаки поиска ответов) на этот комплекс сложных условий. Три последующих эпизода – попытка ускорить рост в 1956 году (иногда описываемая как «малый скачок»), «Большой скачок» 1958–1960 годов и Культурная революция, которая началась в 1966 году, – обозначили собой кристаллизацию и саморазрушение маоизма в качестве альтернативы исходной версии советской модели (в этом качестве маоизм никогда не был жизнеспособным вариантом, но на что он оказался способен, так это разрушить существующий паттерн до основания). Изменчивые институциональные и фракционные союзы, стратегические ревизии со стороны Мао и его соратников, огромные и разрушительные непредвиденные последствия делают сложной реконструкцию последовательного проекта, стоявшего за произошедшими потрясениями, но их общее направление не вызывает сомнений – его лучше всего описать как внутреннюю радикализацию советской модели в противовес более конвенциональным способам ее понимания и применения. Ускоренное развитие, усиленная мобилизация и повсеместная интернализация идеологического контроля были центральными для маоистского проекта (с отсылкой к последнему аспекту один исследователь описывает народные коммуны как «олицетворение однопартийного государства»144). Эгалитарный дух, который иногда приписывают маоизму, вероятно, лучше всего понимать в терминах стремления уничтожить все промежуточные авторитеты, которые могли бы отделить всемогущее и всезнающее руководство от народа. Однако есть и другие аспекты феномена маоизма, которые объясняются скорее китайским контекстом. Было бы крайне ошибочно интерпретировать действия Мао в 1950‐х и 1960‐х годах в качестве попыток вновь запустить «Яньаньскую модель». Однако вполне очевидно, что ретроспективная мифологизация Яньаньского периода стала интегральной частью политической мысли Мао и что она нашла свое наиболее прямое выражение во все более безумных иллюзиях власти, сублимированных в идеальное сообщество. Идея Мао о развитой социалистической экономике была суммирована в формуле «ни плана, ни рынка»; она также выглядит весьма подходящей для того, чтобы описать его итоговые политические амбиции – «ни партия, ни государство» (идеальный союз лидера с народом заменяет и то и другое) и итоговую версию его доктрины – «ни наука, ни идеология» («мысль Мао Цзэдуна», резюмированная в печально известной «Маленькой красной книжице», вышла за рамки общепринятых правил науки и обошлась без систематизирующей смирительной рубашки, навязанной советской идеологией). Все эти компоненты маоистской тотализирующей утопии тем или иным образом обязаны исконной китайской традиции. Модель императорского правления (от первого китайского императора до основателя династии Мин), мифологизированные воспоминания о народном восстании и вариации на тему «великого единства» (переработанные реформаторами традиции в конце XIX и начале XX века) вошли в последовательный симбиоз с девелопменталистскими эксцессами Мао. В этой статье мы не можем продолжать исследовать этот вопрос, но должно быть очевидно, что эта смесь является особенно сложным примером переплетения, как оно было определено выше.

Johann Pall Arnason

Entangled Communisms: Imperial revolutions in Russia and China – © SAGE, 2003

Перевод с английского Дмитрия Карасева

Советская модель как форма глобализации 145