Цивилизационные паттерны и исторические процессы

Два аргумента, выдвинутых аналитиками процесса глобализации, могут послужить обоснованию этого подхода. Первый является частью предложенной Шмуэлем Эйзенштадтом интерпретации модерности как специфической цивилизации. Верно, что он не использует при этом терминологию теории глобализации, но поскольку беспрецедентный глобализирующий сдвиг является, с его точки зрения, одной из ключевых характеристик современной цивилизации, ссылка на его работы представляется уместной. Утверждение Эйзенштадта заключается в том, что «новая историческая реальность, порожденная европейской экспансией», включала «создание ряда международных, почти мировых систем и сопутствующие тенденции к постоянным изменениям внутри них»146. Экономическая мир-система была подвергнута более подробному теоретическому анализу, чем другие, но политическая и культурная системы, которые развиваются наряду с ней, также обладают собственной динамикой и дают свой ответ на проблемы, порожденные экономической глобализацией. Общая глобальная конфигурация является, таким образом, «плюралистической и мультицентричной»147, а конфликты внутри систем и между ними выступают ее интегральной частью. Использование Эйзенштадтом понятия системы может быть поставлено под сомнение. Кажется более уместным говорить о множественных глобальных контекстах и допускать возможность более или менее успешного формирования системных образцов – иногда конкурирующих между собой – в каждом из них. Но акцент на различных измерениях глобализационного процесса и отсутствии какой-либо априорной координации между ними в любом случае является оправданным. Эта ситуация порождает стратегии – интерпретативные и практические – балансирования и интеграции расходящихся по своим траекториям процессов. Такие притязания, как мы увидим, являются важным элементом советской модели.

Другое положение, которое хотелось бы процитировать, можно найти в одной из работ Робертсона, посвященной теории глобализации. Он выделяет четыре основных «ориентира» в глобализационных процессах: «национальные общества; индивиды; отношения между национальными обществами или мировая система обществ; и человечество в общем смысле»148. Основная задача теории глобализации состоит в том, чтобы проследить «изменения в каждом из четырех основных компонентов … наряду со сдвигами в отношениях между ними»149. Если процесс глобализации следует тем самым анализировать в терминах различных агентов и формирующих принципов, то можно предположить, что исполняемые ими роли в значительной степени связаны с отношениями между вышеупомянутыми уровнями. Другими словами, различные компоненты этого процесса могут быть соотнесены со способами дифференциации и интеграции экономического, политического и культурного измерений глобального контекста. Каждый из выделенных Робертсоном четырех «ориентиров» является помимо всего прочего точкой отсчета для определения взаимоотношений и взаимодействия между различными аспектами глобальности (или, если использовать терминологию Эйзенштадта, тремя возникающими, но всегда незавершенными мировыми системами). Но для наших целей представляется полезным расширить этот список (нет причин полагать, что эти четыре компонента соответствуют закрытой четырехфункциональной схеме в духе Парсонса) и исследовать глобальное значение некоторых других факторов. Существуют еще три «ориентира», которые кажутся особенно релевантными проблематике советской модели: движение, империя и цивилизация150. Как я попытаюсь показать, превратности судьбы советского государства – и в меньшей степени зависимых от него или производных режимов – отражают изменяющееся сочетание этих компонентов, и каждый из них имеет специфические глобальные связи. Нам следует, однако же, начать с краткого обсуждения этих трех категорий и их общего отношения к советскому опыту. Во всех случаях можно показать, что рассматриваемое понятие помогает понять не только происхождение и саморепрезентацию советской модели, но также некоторые критические ответы на нее.