Цвет алый

Привычку пить настоящий молотый кофе Владилен привил мне еще в период ни к чему не обязывающего знакомства. Я наизусть выучила все сорта, которые он любил, и, как одержимая, кидалась на все кофейные новинки, появляющиеся в супермаркетах и магазинчиках на пути моей погони за очередными строчками в номер. Нашим любимым местом в городе, где мы обычно встречались по вечерам, была маленькая кофейня «Мадлен», ютившаяся как раз за углом по улице, где располагалось трехэтажное здание моей редакции. Впрочем, кажущаяся незначительность «Мадлен» была обманчивой – народ собирался здесь исключительно избирательный и, в основном, творческий. В общем, половину завсегдатаев я знала, а с половиной знакомилась позднее ввиду специфики работы, просто обязывающей выискивать очередных героев для инициированных сенсаций. Владу же кофейня нравилась за исключительно простой интерьер и на самом деле вкусный капуччино. Как раз такой, какой я готовила для него каждое утро.

– Я не слышал, как ты вчера легла, Камил. А я сам чертил до часу, – спокойно заметил Владилен, выкладывая нарезанные ломтики сыра на хрустальную подставку. – Долго сидела?

Надо же, даже время засекает. Физик, что тут поделаешь.

– Нет, минут сорок, наверное. Сам знаешь, когда вдохновение нападет, от него не отобьешься, – отшутилась я.

На самом же деле вдохновением и не пахло, и я никак не могла додумать название статьи для завтрашнего номера. Сроки не просто поджимали, а буквально верещали над ухом эсэмэсками от шефа, грозившегося снять премиальные за срочность материала. Он опаздывал уже на двое суток, что, в масштабе ежедневника, было абсолютно недопустимым.

– … тебя устроит? – случайно умудрилась поймать конец фразы Влада.

– Прости? – дернулась я и едва не пролила кофе.

– Я говорил тебе, соня, что заеду за тобой в обед, будь готова к двенадцати.

– Я постараюсь, – вздохнула я. – Очень. Сам же знаешь, у меня статья горит. Надо в край ее доделать. И двух бабулек сегодня снять. Раньше часу никак не управлюсь.

– Хорошо, – скептически хмыкнув, отозвался Влад. – Ты позвони, как освободишься, я приеду.

Он накинул черное полупальто и поцеловал меня в макушку.

– Я убежал, Камил, пора. Удачи, сонц.

Я помахала ему рукой, допивая кофе, и услышала, как в прихожей щелкнул замок. Ушел. Сейчас бы обратно в кровать… Я зашла в спальню и вытащила из шифоньера обтягивающий серый джемпер – сегодня тепло, вполне можно обойтись им и плащом. Вот только юбку бы еще подобрать к нему… Я подошла к зеркалу как была, в джемпере и колготках, прикидывая черную кожаную юбку, как вдруг что-то меня стукнуло. Так же, в том же виде я сидела в прихожей и плакала, потому что мой муж умер. Авария. Сочувствующие глаза мамы и разлитый по стенам «Homme Egoist». Я вспомнила. Не может быть. Это просто не может произойти с Владом.

Всю неделю меня не отпускало навязчивое чувство дежавю. Я словно наяву видела детали похорон, свое серое лицо с нулевым – выплаканным – макияжем, неискренние дежурные соболезнования проигрышем на фоне ритмичного постукивания в висках «нет… его нет…». Странность видений заключалась еще и в том, что они были отрывочными – настоящее вперемешку с будущим, причем настоящее именно мое, реальное, происходящее. Дежавю не было для меня чем-то экстраординарным, оно случалось у меня раза два-три в месяц. Потом синдром дереализации стушевывался, выскакивая, как чертик из коробочки, именно тогда, когда я меньше всего ожидала его повторения, – пожалуй, наиболее точное слово для обозначения этого феномена. Случались у меня и двойные дежавю; в таких случаях я точно помнила или знала, что переживала ощущаемое дважды. Слишком сильно я не заморачивалась по этому поводу; способности к дежавю передавались у нас в семье по женской линии и были вполне нормальным явлением. Уже гораздо позже, во время учебы в институте, я прочитала заключения одного психотерапевта о том, что дежавю – это серьезное отклонение в работе головного мозга, потенциально вызывающее развитие шизофрении. Дисфункция синхронной обработки информации правым и левым полушариями приводила, по мнению врача, к некорректному воспроизведению уже записанных данных, что, в свою очередь, и обозначалось термином дежавю. Согласно теории дуализма существовал и синдром жамевю – ощущение никогда не виденного, ведь если можно вспомнить прошлое, то, при наличии определенных усилий, можно считать информационное поле планеты и вспомнить… будущее?