Цвет греха: Алый

Заметно усталый, но всё с той же гордой осанкой. Задерживается в двери, смотрит на меня с отчётливым чувством вины и сожаления. На нём непривычная одежда. Та, что тут носят все заключённые. Наручники. Под его глазами залегают тени, их я тоже замечаю. Но вслух ничего не говорю. Улыбаюсь из всех сил, старательно сдерживая всё плохое, в том числе слёзы, выдающие мою слабость. И просто несусь к нему. Обнимаю.

– Без прямого контакта, – слышится суровое следом.

Делаю вид, что не слышу. Родные ладони, обнимающие в ответ, пусть и не полноценно, в меру ограниченной возможности, греют не только физически, внутри меня словно солнце возрождается. Всё окружающее перестаёт иметь хоть какое-то либо значение. Главное, что я могу его обнять, прижаться, как в детстве. А он рядом. Дышит. Живой. Мой родной и близкий сердцу человек.

– Последнее предупреждение, – доносится снова. – Без прямого контакта, – звучит ещё более сурово, нежели прежде.

Жаль, но приходится подчиниться. Папа сам отстраняется, загораживает меня собой от грозных взглядов тех двоих, что его привели. Держится рядом, хотя больше не прикасается, пока мы идём к столику и стульям, с помощью которых располагаемся, как положено. Конвоиры на этот раз не уходят.

Ну и ладно!

– Как ты? – спрашивает первым делом отец.

Я и сама должна первой спросить у него. Да, пусть это и самый тупейший вопрос из всех возможных. Но что уж там.

– Хорошо, – киваю. – Правда, – подтверждаю, медлю немного, а после добавляю немного тише: – Он правда хорошо ко мне относится, как ни странно, – почти не кривлю душой.

Отец шумно и резко выдыхает. Сжимает свои кулаки, лежащие передо мной на столе. Внимательно вглядывается в моё лицо с подозрительным прищуром. Явно не верит. Но у меня совсем нет времени на то, чтобы заверять его в обратном или же как-то оправдываться. Нам отпущено лишь двадцать минут и я намерена потратить их на то, что куда более первостепенно. А именно…

– Я вытащу тебя отсюда!

Вероятно, звучит немного пафосно и громко. Но я абсолютно уверена в своих словах. У меня есть план. И я уже начала его воплощать в жизнь. Моё обещание – не просто слова. Констатация факта. То, как отреагирует на это Кай… потом разберёмся. Не время для сантиментов. Я не имею ни малейшего права колебаться. Я обязана сидящему напротив человеку минимум жизнью.

Тем обиднее услышать от него:

– Нет, дочка, – качает он головой в отрицании.

Думает, не справлюсь?

Во мне сомневается…

– Что, значит: “Нет”? – возмущаюсь, в порыве эмоций накрываю его руки своими, крепко сдавливаю. – Ты не переживай, я всё продумала! – ручаюсь за свои слова.

Конечно же, если бы я выдала больше подробностей, то наверняка он поддержал бы меня охотнее, одобрил и перестал сомневаться, может быть даже признал мою правоту. Но за моей спиной – двое чужаков, а отпущенных минут всё меньше и меньше.

Ничего, потом сам всё увидит и поймёт.

Скоро…

– Нет, дочка, – опять качает он головой в отрицании. – Ты не понимаешь. Это невозможно, – вздыхает отец.

Округляю глаза. Моё возмущение превращается в неприкрытое негодование.

Да что он заладил одно и то же?

– Ещё как возможно! – выдаю категорично. – Не знаю, какие у вас там были договорённости, но я ни за что не позволю тебе тут находится в угоду чьей-то неугомонной жажде мести! – заявляю, вновь сжимая его руки в своих, пропуская мимо ушей зазвучавшее фоном третье предупреждение за близкий контакт. – И пусть что угодно кто говорит. Я не согласна. Так не будет, – тоже машу головой в отрицании, а к горлу подступает предательский ком вязкой горечи, стоит лишь вспомнить все те гадости, которыми сейчас полощут репутацию нашей семьи, ведь для отца само понятие морального облика всегда было важным, даже представить страшно, каково ему сейчас, тем более среди этих стен, где ему совсем не место. – Ни за что, папа! Я не отступлюсь! Я ведь знаю, ты никогда бы так не поступил. Кай заблуждается. Я уверена, со временем я смогу это до него донести. Просто доверься мне, пожалуйста, – заканчиваю скороговоркой.

Да и то не заканчиваю. Просто он перебивает меня. Тихо. Но властно. Бескомпромиссно. Ударом в самое сердце.

– Нет, ангел, мой. Ты не знаешь. И не понимаешь. Это невозможно. Я подписал явку с повинной. Ничего уже не исправишь. Я останусь здесь. С этим ничего нельзя поделать.

Мне будто здоровенный валун на шею привязывают. И он потихоньку в пропасть катится. Всё дальше и дальше, ближе к краю, верёвка всё туже и туже затягивается, а я не в силах пошевелиться.

– Явку с повинной? – непонимающе переспрашиваю. – Зачем, папа?

Ради меня?!

Ради…

– Но ты ведь не убивал её. Маму Кая. Ведь правда же? Не мог… убить, – скатываюсь до позорного шёпота, ведь говорить становится сложно. – Нет, папа, ты… – опять отрицаю.

В голове никак не укладывается. Горло сдавливает всё туже. Даже дышать получается через раз.

Это всё какой-то бред!

Идиотизм!

Не должно быть так.

Совсем не должно!

Тем больнее увидеть в ответ…

Всего лишь улыбку.

Полную сожаления и вины.