«Новое дело: гангстеры-вредители, – хмыкнул про себя Всеволод Николаевич. – Хотя, если разобраться: почему бы гангстерам и не быть пособниками контрреволюции, собственно говоря? Ведь все эти акты вредительства и саботажа – уголовщина чистой воды! И не зря всякую сволочь типа Промпартии сажали в лагеря по уголовным делам!»
Дальше рассуждать стало некогда: через толпу протолкался курьер заводоуправления и сообщил, что Волкова, как дублёра начальника цеха и ведущего инженера, вызывают на экстренное совещание. Следующие четыре часа в кабинете директора инженеры, технологи, механики и партийные активисты решали, что можно сделать для скорейшей ликвидации последствий пожара и как предотвратить повторение подобных эксцессов в дальнейшем?
На совещании в числе мероприятий по защите завода было решено создать рабочую дружину, вооружить и вывести на круглосуточное дежурство. Так что теперь начальникам цехов и ведущим инженерам предстояло переделать графики выхода персонала на смены с учётом этого нововведения. В том числе Волкову и его японскому коллеге, инженеру Моримото.
«Паллиатив, – бурчал про себя Всеволод Николаевич. – Формирование рабочих дружин самообороны – паллиатив. По уму надо бы ОМОН вызывать, а того лучше – спецуру с опытом проведения контртеррористических операций. Только вот где их взять и как вызывать, а?»
Однако он прекрасно понимал, что никакого другого решения нет и быть не может. Сам же доказывал секретарю заводской ячейки ЯКП(б)[209]
, что идея вызвать солдат – ещё хуже. Во-первых, солдаты на заводе как слепые котята и знать не знают, что конкретно нужно защищать. А во-вторых, где гарантия, что среди солдат не найдётся «засланный казачок»? «Хотя, – подумал Волков – с другой стороны, такой гарантии и о рабочих никто не даст…»Дополнительная обваловка опасных сооружений и установок, усиление пожарных расчётов и тому подобное съедало слишком много рабочего времени, а потому решением срочно переизбранного профсоюзного комитета завода и дирекции смены для рабочих удлинили на полтора часа. Для инженерно-технического персонала продолжительность рабочего дня увеличивать не захотели, но те на стихийно возникшем митинге постановили: члены Партии отрабатывают не менее полутора смен. А кто сможет – тот и больше…
«В небе луна одна…» – так начиналось стихотворение, которое я много лет тому назад заучивал в школе. И доставалось же мне тогда! Как сейчас помню: на обеде открыл коробочку с едой и ну рис с мисо наворачивать! И вдруг учитель Акияма так спокойно, словно бы и не мне, произносит: «Неумеренность некрасива и гибельна для здоровья». У меня рис разом горьким стал. Коробочку свою я в тот день так и не открыл больше. А откуда господину Акияма было знать, что я первый раз за день тогда ел? Он-то – господин, надо думать, завтракал каждый день. А у нас иной раз и сены на просо не было!
Или вот ещё, учитель каллиграфии, господин Ёсиока. Посмотрит на мою работу и назидательно так: «Небрежность – начало лени». Потом помолчит с минуту и добавит: «Многие приехавшие из деревни бывают ленивы и глупы». Всем мальчишкам весело, а я разве виноват был, что отец в деревне работы не имел? Пришёл на заработки и нас с собой привёз. Им-то, господам, невдомёк было, как отец в порту с рассвета до ночи работал, как мать в прачках надрывалась, чтобы те проклятые три иены за школу собрать!
А луна в небе и правда – точно прожектор. Лупит так, что светло – хоть газету читай. Это хорошо. Лунный заяц заботится, чтобы никаких гадостей сегодня никто на заводе не устроил. Большое ему за это спасибо.
Эх, время моё проходит. Жаль, что только под старость довелось хоть чуточку по-человечески пожить. А вот моя Юи, моя жена, так и не дожила до счастливого времени. Ох, какой красивый букет принесла она в день нашей свадьбы. Большой, из акаций и маков. Только встреченная на пути из храма жена лавочника Хасимото скривилась: «Безвкусный веник». Юи даже заплакала. А тем же вечером мой младший братишка Рэн закидал камнями дом лавочника и порвал им все окна[210]
… Его потом, в восемьдесят пятом, убили солдаты, верные империалистам.