Цвет счастья

В Луизе снова и снова рос страх, что дочь, лишись она влияния над ней, попадет туда, куда у нее не будет доступа.

Какое-то время она даже отправляла Флорентину в художественную школу, потому что, по ее мнению, ничто так не добавляет последних штрихов в образ красивой девушки, как занятия историей и искусством. И потому что это была ее собственная мечта.

Флорентина никогда не любила рисовать. У нее это просто хорошо получалось. Ее хвалили. Поэтому она продолжала. Флорентина не рисовала чистыми красками, предпочитая смешивать цвета. Они струились по полотну, словно шелк, словно симфонии, исполненные на холсте. Девушка использовала то толстые кисти, то тонкие, будто нервные окончания, но что бы она ни делала, все ее работы настолько были наполнены жизнью, что картины буквально выходили за рамки при взгляде на них. В ее искусстве не было ничего искусственного, в каждом сюжете можно было созерцать красоту реальности.

Говорить нечего, у нее был талант. Однако ее сердце билось не ради живописи. А одного таланта, как известно, недостаточно, когда не любишь то, чем одарен. Флорентина хотела стать натуропатом.

– Натуропатом? Милая моя, не выставляй себя на посмешище, – отвечала на это Луиза, не отрываясь от работы.

Именно своей антипатией к планам Флорентины она пресекала любую попытку дочери расправить крылья. У Флорентины возникало чувство, что Луиза видит в ней не ту дочь, которой та является, а ту, которую она выдумала. Ту, которую хотела бы иметь. Ту, которая разделяла бы ее таланты и интересы. Флорентине казалось, что все ее занятия – это домашние задания, которые дает ей Луиза, а не решение задач или выполнение целей, которые ставит перед ней собственная жизнь.

Долгое время она пыталась соответствовать представлениям Луизы. До тех пор, пока не начала ощущать свою жизнь, вернее, ее отсутствие, и не попыталась от этого освободиться. Вскоре мать поняла, что дочь все больше отдаляется от нее, и начала от этого страдать. Как бы ей хотелось стать для Флорентины матерью, которая была бы и другом, и советчицей. Как бы ей хотелось дать дочери то, о чем она всегда помнила бы, что указывало бы ей путь. Но у нее не получалось. Ее собственный ребенок просто ей не открывался. Она чувствовала, что, сама того не желая, неправильно поступает с дочерью.

Флорентина не выдержала занятий в художественной школе и через несколько недель уговорила Жюля ее забрать. Ей было стыдно, что она не смогла оправдать ожиданий Луизы. А Жюля поражало, насколько противоположны мать и дочь и как мало между ними близости.

– Терпеть не могу ее попытки изменить меня по своему вкусу. Я – это я. Я не она. Я не хочу идти по ее стопам. Я хочу проложить свой путь, – сказала Флорентина, глядя в бледно-голубое небо. Жюль молчал.

– Прости, папа. Я тебя разочаровала, да?

Закатав рукава рубашки, Жюль заложил руки за голову и откинулся на спинку садового кресла.

– Нет, милая. Ты меня не разочаровала. Разве что удивила. Откровенностью, я имею в виду. Хорошо, что ты идешь своим путем.

– Но некоторые возможности я уже упустила.

– Во времена, когда возможности, казалось бы, безграничны, сознательно оставить некоторые из них позади может оказаться весьма полезно. Так цель перед глазами станет четче, а в сердце прибавится покоя. С ума ведь сойдешь, если все будет возможно. Как не потерять веру в то, что можно найти правильный путь? – Он потянулся к деревянной коробке, лежащей в траве, откинул крышку, вынул одну «Партагас», провел по ней носом, откусил кончик и зажег ее. – Все зависит от нас самих, – продолжил Жюль и с удовольствием сделал первую затяжку. – Можно обменять жизнь, которой мы недовольны, на другую. Никому нельзя позволять на себя влиять.

– А если у меня не выйдет? – спросила Флорентина.

Жюль секунду помедлил, посмотрел вслед ласточкам, которые отбрасывали на землю преследующие друг друга тени, а затем сказал:

– Старательный и действующий из благих намерений никогда не потерпит неудачу в том, что ему предназначено. Если мы терпим в чем-то неудачу – значит, это не наше. Нам становится близко только то, что нам подходит. Неудача – это всего лишь конец чего-то неверного и начало верного. Полетит тот, кто раскинет руки при падении.

Флорентина посмотрела на него. Всякий раз, когда она сталкивалась с его темными добрыми глазами, ей казалось, будто он видит ее насквозь и понимает все, что происходит внутри нее. Они настолько хорошо друг друга знали, что малейшее движение, малейшее изменение в выражении лица или тоне голоса говорило им обоим больше, чем можно было выразить словами. И действительно: никто, кроме отца, так хорошо не понимал, что для того, чтобы быть счастливым, человеку необходимо привести свою внешнюю жизнь в соответствие с внутренней. Что в материале, из которого соткана жизнь Луизы, Флорентина чувствует себя некомфортно.

– Я не хочу ее разочаровывать, – призналась Флорентина.

– Ты не можешь ее разочаровать.

– Но мне трудно не считаться со всем, что она для меня выдумала. Вдобавок ко всему она такая идеальная и сильная женщина.