Цветины луга

Когда сели обедать, Игна отломила огромный кусок подового хлеба, который она испекла утром, и подала работнице. Та сняла перчатки, и Игна увидела ее руки. Они были вовсе не такими, как она воображала. Ей почему-то казалось, что они должны быть с накрашенными ногтями, белые, холеные, не видевшие солнца. А на самом деле пальцы, хотя и тонкие, длинные, были обветренные, загрубелые. Она взяла хлеб не двумя пальчиками, а всей пятерней, по-рабочему. Не стала отрезать ножом тоненькие ломтики, а по-деревенски отломила кусок и послала в рот.

— Когда я езжу в деревню, бабушка всегда мне печет подовый хлеб.

Игна совсем оттаяла.

— Значит, песня, которую ты пела, не с неба упала, а вылилась из сердца. Есть в тебе много нашего, деревенского, потому ты так быстро…

Рабочие и крестьяне уселись вперемежку на траве двумя длинными — ни конца, ни края — рядами. Из заводской столовой привезли целую машину всякой снеди. Орешчане тоже не ударили в грязь лицом. На одной из машин стояла бочка вина, из которой бай Дафин и другие бывалые виночерпии непрерывно цедили вино в графины, бутыли, кружки, обнося им по очереди всех обедающих.

На центральном месте сидели руководители кооператива и завода.

В самый разгар пиршества вдруг раздался голос учительницы Мары:

— Становитесь, дети! Внимание! Приготовились! — и учительница пропела начало песни. Дети дружно подхватили, и пошло: одна песня сменяла другую.

— Слышали? — сказала Игна. — Учительница наша запела! — И объяснила работнице: — Та самая, что троих дядей убило током в день свадьбы. Наконец-то мы услыхали ее голос!

Лицо Игны пылало, но не от палящего солнца, а от того, что еще одна страдалица стряхнула с себя в этот день печаль-тоску.

Потом говорили председатель, Туча. В душу Игны — неизвестно почему — запали слова инженера:

— Этот день, товарищи, мы запомним надолго, как день большого перелома и для нас, и для вас. Наконец-то мы подали друг другу руки, как братья. Не за ваш счет мы будем расти, и вы должны искать выход не во вражде с нами. Много мы тут дров наломали, а теперь пришло время во всем разобраться, исправить все ошибки.

Послышались одобрительные возгласы. Кто-то захлопал. Игна приподнялась, чтобы лучше видеть инженера. Ей было видно только его прямую, статную фигуру. Он стоял несокрушимо, прочно, как железный столб, время от времени подкрепляя свои слова энергичным взмахом руки, а над его головой, словно облако дыма, вился черный чуб. Лицо его горело, светилось, как расплавленное железо.

— После всего, что было, теперь, наконец, мы можем сказать, что стоим на твердых ногах. Завод расправил плечи и может подать руку селу Орешец, он поможет ему поскорее преобразиться в новый, рабочий поселок, а затем и в город.

Отдельные хлопки, которые несмело раздавались там и тут, перешли в дружные аплодисменты, заглушившие звон бокалов.

— Когда-то Перник был селом, а теперь стал городом шахтеров. Селом был и Мадан, а сейчас это город металлургов. Рудозема вовсе не было на карте, а ныне все знают, что это современный поселок городского типа с кинотеатрами, люминесцентным освещением…

Опять его речь прервали аплодисменты. Крестьяне хлопали горячо, от души. Игна стояла на коленях и через голову работницы смотрела на инженера. Ей казалось, что он не говорит, а поет какую-то новую, берущую за сердце песню.

— Я не из тех, кто любит обещать золотые горы. Да и говорить много тут нечего. Мы, рабочие, привыкли убеждать делами. Есть определенная линия, путь, который наметила партия. Наш с вами поезд стоит на этом пути и непременно прибудет по назначению.

— Важно, чтобы расписание было правильное! — выкрикнул бай Дафин и от волнения расплескал вино на железнодорожную форму.

— Раз будут ходить поезда, будет и расписание, и по этому расписанию — я уверен — прибудет счастье в Орешец! Думаю, что не только те орешчане, которые работают на заводе, но и все остальные хотят, чтобы село Орешец стало нашим, заводским селом, которое мы будем пестовать, как мать любимое дитя.

Яничка, сидящая рядом с матерью, кинулась ей на шею. Радость дочери передалась и Игне. Она вскочила на ноги и первая начала аплодировать… Все смотрели на нее — высокую, статную, а она хлопала, не замечая, что на руках у нее перчатки работницы, которые она надела машинально, сама не знает когда.

20

Завод рос. Несколько корпусов уже были готовы, высились, точно огромные океанские корабли, вытащенные с моря на сушу.