Цветные миры

По прошествии многих недель Аделберт окончательно успокоился и пришел в себя. Сев в чикагский поезд, он отправился прямо домой. Несколько в стороне от бульвара стоял красивый трехэтажный особняк Дугласа. Рядом с домом тянулась просторная лужайка. На лужайке стояли стулья, столы, яркие зонтики. Там толпилось множество людей — красивые женщины всех оттенков кожи в шикарных туалетах, с модными прическами, цветные мужчины в хорошо сшитых костюмах преимущественно светлых тонов, несколько военных в мундирах. В толпе сновали официанты с заставленными до отказа подносами. Проталкиваясь сквозь толпу, Аделберт привлек к себе внимание многих гостей.

Аделберт сам недоумевал, зачем он приехал. Что его привело сюда? Нечто очень, очень важное, но что именно, он никак не мог вспомнить. Ах, да! Ему надо повидать отца. Он разглядел его в толпе и громко окликнул. Дуглас, располневший и поседевший, был в превосходно сшитом терракотового цвета костюме, с темно-малиновым галстуком поверх ослепительно белой рубашки. На руках он держал грудного младенца — ребенка дочери. Тут же находилась и сама красавица дочь в элегантном парижском туалете вместе со своим представительным мужем.

Услышав свое имя, Дуглас Мансарт поднял голову и увидел темнокожего молодого человека с длинными, нечесаными волосами, одетого в грязную, потрепанную форму защитного цвета; ему сразу же бросилось в глаза, что у юноши всего лишь одна рука. Его первой мыслью было подозвать одного из полисменов, патрулировавших в глубине двора, как вдруг его дочь вздрогнула и с криком вскочила со стула. Жена Дугласа побледнела и бросилась К Аделберту. При виде ее солдат мгновенно оцепенел, ноги у него подкосились, и он грохнулся на землю.

Шесть месяцев Аделберт провел в санатории на севере штата Нью-Йорк. Мануэл Мансарт и Джин навещали его, пока гостили у его дяди Ревелса в Нью-Йорке. Они беседовали о жизни, о войне, о будущем Аделберта. Тот принял твердое решение ни за что не оставаться в Соединенных Штатах — они ему ненавистны.

Мануэл возражал:

— Я понимаю твои чувства, внучек. Бременами я испытывал то же, что и ты. Но ты не прав. Наша родина поступала с нами жестоко — была зла и бессердечна. Однако в ней все еще теплится огонек правды. Она еще проявит к нам справедливость и великодушие и будет строить жизнь по велению божьему.

Лицо Аделберта выражало непреклонность, и в разговор вмешалась Джин.

— Я советую ему поехать во Францию, — сказала она. — Провести год, а то и несколько лет во Франции. Залечивай там душу, Аделберт, пока Франция залечивает свои раны. Для тебя это будет прекрасный жизненный опыт.

По просьбе Мануэла Дуглас дал деньги, и в 1953 году Аделберт уехал в Париж.

Была весна. Аделберт потихоньку покинул большой зал Сорбонны и стал прогуливаться по двору. В зале профессор с ученым видом все еще бубнил что-то насчет новых аспектов международного права. Создание ООН как будто бы изменило основу этого права или же должно было изменить ее, но по существу все осталось без перемен, по крайней мере на сегодня. Первым шагом к реальному изменению должен стать новый Атлантический пакт, в особенности если за ним, как можно ожидать, последуют Средиземноморский и Тихоокеанский пакты.

— Фактически, если ведущая роль Европы или господство… — Он внезапно умолк, даже не досказав слов: «белой расы», как требовала логика его речи, вовремя сообразив, что перед ним сидят в основном цветные. «Странно, как много после войны набилось в университеты азиатов и африканцев», — подумал профессор. Ну, это дань цивилизации и белым народам…» В этот момент Аделберт и вышел. То, что говорил профессор, казалось ему невероятной чепухой. В сущности, так называемое образование, как оно здесь преподносилось, представлялось ему все более и более никчемным.

Аделберт был невысокого роста, худощав, с лицом темно-каштанового оттенка и длинными вьющимися волосами. У него были правильные, немного резкие черты лица и черные горящие глаза. Одет он был хорошо, но несколько небрежно, и одной руки у него не было. Он имел вид человека, привыкшего сорить деньгами, что заставило официантов засуетиться, когда он ленивой походкой прошел к столику в углу кафе.

— Экий вздор! — воскликнул присоединившийся к нему приятель, молодой англичанин. — Куда, собственно, клонит этот старый хрыч? Все та же древняя чушь: «Цивилизация — это Европа»!

— «Британия — владычица морей», — добавил Аделберт. — Как медленно умирает эта идея!

— Медленно, но верно. Она должна умереть сама собой, или ее придется добить.

Аделберт бросил на приятеля усталый взгляд.

— Не слишком ли много мы уже убивали?

— Идей — нет. Впереди еще целое побоище!

— Сомневаюсь. Идеи незачем убивать. С них хватит и медленной голодной смерти от забвения.

— Но скоро ли мы этого дождемся, если в наших школах сидят такие явные анахронизмы, как наш ученый ихтиозавр?