Цветочки, ягодки и пр.

Режиссер. Переделаем так: «Я кормил тебя молоком».

Худой актер. Каким молоком?

Режиссер. Каким угодно. Хочешь — думай на коровье молоко, хочешь — на козье.

Худой актер. Я кормил тебя молоком…

Помреж. И сейчас отдам тебе кровь взамен той которую ты отдала Куздюмову.

Режиссер. Так. Взялись за руки! Пошли переливаться! Вернулась одна мать… то есть один отец… Чей теперь выход?

Помреж. Выход отца.

Режиссер. Какого еще отца?

Помреж. А как же? Этот-то отец раньше был мать, а теперь выходит настоящий отец.

Толстый актер, играющий отца, приближается.

Режиссер. Два отца сразу — это многовато… Гм… Делать нечего: второго отца переделаем в мать… (Толстому актеру.) Временно, значит, вы будете матерью, а потом мы что-нибудь придумаем. Давайте!

Помреж. Творожич, твоя реплика: «Я так ослабел но что это я слышу шаги».

Худой актер. Я так ослабел… Но что это?..

Помреж стучит стулом.

Не стучи, сделай милость, это меня сбивает с образа!

Режиссер. Тьфу! То им стучи, то не стучи!.. Выход новой матери. Давайте!

Толстый актер выходит на середину сцены.

Как вы идете? Дайте мне женскую характерность.

Толстый актер (подло виляя бедрами). Что с тобой? У-у?

Помреж (суфлирует). Помнишь ли ты нашу молодость когда ты ухаживал за мной…

Худой актер. Теперь кто же из нас за кем ухаживал в молодости?

Режиссер. А черт вас знает!.. Отложим эту сцену. Допустим, вы оба пошли переливать кровь…

Худой актер. А много у вас в пьесе таких переливаний из пустого в порожнее?

Режиссер. Шесть штук. Значит, вернулся один отец, который мать. А мать, который отец, ушла… ушел… ушло… Входит пионер Петя десяти лет. Сын этих двух отцов.

Очень Толстая актриса, играющая пионера Петю, подходит.

Толстая актриса. Святослав Ярославыч, я хотела с вами поговорить.

Режиссер. Сейчас надо не говорить, а репетировать роль!

Толстая актриса. Я насчет роли… Вот я сорок лет играю детей… Творчески я скучаю. Я бы хотела сыграть настоящую роль. Героини или инженю…

Режиссер. Поздно вы схватились, матушка… Ну, какая вы героиня?! Детей еще так-сяк, можете изображать…

Толстая актриса. Всем роли переделываются, а мне — нет!..

Режиссер. Слушайте, давайте репетировать!..Значит, на сцене этот… второй отец. Ослабевший. Входит пионер и предлагает свою кровь. Пошли!

Толстая актриса. Всё одно и тоже… всё одно и то же… И так — сорок лет… (Приближается к партнеру, высоко выбрасывая ноги и якобы барабаня по несуществующему барабану.) Ра-та-та-та, ра-та-та-та… Всегда готов! (Подымает жирную руку.)

Толстый актер. Не шуми, мой мальчик, твоему папе… то есть теперь уже твоей маме бо-бо… Твоя мама, как настоящая мужчина, отдал… есть отдала свою кровь твоей маме… то есть твоей папе… Как хотите, Святослав Ярославыч, так репетировать нельзя!

Режиссер. Да! На сегодня достаточно! (Помрежу.) И завтра вызовите мне автора. Надо же разобраться в этой чепухе, которую он тут написал… Все свободны, товарищи!

Актеры, весело загалдев, уходят. Толстая актриса идет следом сзади Режиссера и бубнит.

Толстая актриса. Святослав Ярославыч, попросите вы завтра автора! Ну, что ему стоит переделать мою роль ребенка на роль тетки… Молодая такая тетка или свояченица. Она — летчик. Или профессор химии. Она что-то там изобретает. Все в нее влюблены…

Режиссер. Ну, вот что — как сказал Станиславский: «Отвяжитесь вы от меня за-ради бога!»

Стрючки драматургии

Позволяю себе уподобить произведения, предназначенные для публичного исполнения, стрючкам или стручкам, как звучит это слово в академическом произношении. Почему? А потому, что даже микроскопическая пьеса, идущая на сцене, эстраде, арене цирка или на экране телевизора полторы минуты, требует от автора и исполнителей этаких плотных и выпуклых образов, кои и напоминают мне горошины, лежащие непременно в одной общей оболочке, но — вполне раздельно, хотя и крайне близко одна к другой…