Цветочный крест • Потешная ракета

– А мне что царь Иван, что Ивашка подзаборный. Перед Смертью все равны. Смерть – не жена, её с порога не погонишь. Смерть расплохом берет. От неё не откупишься. Царь и народ – все в землю пойдет. Да мужику-холопу еще и лучше иногда на том свете: князь его в котле кипит, а он, раб, – дрова подкидывает. Иной царь в скудоумии своем еще размышляет, как сладко ночь проведет, а того не ведает, что любостраститься ему нынче со Смертью придется.

– А вы что же… – Феодосья смутилась. – Вы тоже… как всякая жена… у вас и лоно есть?

– Здрасьте! Али я на мужика похожа? Прости, Господи, мою душу грешную, да только иной сластолюбивый муж, как меня увидит, кричит: «Знаю, что перед смертью не надышишься, но позволь в последний разок с бабой смеситься!» Ну, я на него грешным образом взлезаю, да до смерти и скокотаю. Аз ведь и чадцев рожала.

– Чадцев?! – поразилась Феодосья. – И где же оне?

– Мертвые все на свет появлялись. Господь ко мне милостив, не допускал, чтоб чадца мои на этом свете маялись, лямку тянули да горбатились, сразу к себе, в царство Божие забирал.

– Вот и моего Агеюшку Боженька возлюбил – прибрал, когда ему и годика не было. А теперь и мой черед пришел…

– Что-то я никакого Агея не припомню, – пробормотала себе под нос Смерть. – Ты, Феодосьюшка, об сыночке своем не печалься: чем меньше жил, тем меньше грешил, тем скорее в рай попадешь.

– Это понятно. Меня другое гнетет: мне в наказание и другим женам в назидание – очадела-то аз в грехе, дал Господь Агеюшке смерть мученическую: волк его унес, – сказавши сие, Феодосья глубоко вздохнула, сдерживая слезы. – Так уж поплакать хочется, да повитуха Матрена сказала: коли будешь плакать, так все чадца на том свете играть будут, а твой Агеюшка – ведра со слезами таскать. Я уж и молчу, ни слезинки не проронила.

Феодосья утерла сухие глаза.

– А вот говорят: Смерть сослепу лютует! Бывает такое? Уж извините, если не дело говорю.

– Баянье это! Пустые бабьи досуги! Если бы люди не помирали, где бы все поместились? Земля невелика, в окияне плавает. Все бы в воду в конце концов свалились. Не по головам же ходить?

– Сие истинно! – согласилась Феодосья.

– Аз без поры душу не вынимаю. Её Бог вложил, он и забирает. А я только тело вскрываю, чтоб душе вырваться легче было, чтоб не держали ея плоть с похотью.

«Что же я потолок не разобрала? – вспомнила Феодосья. – Надобно землю над лежанкой разворошить, чтоб душа моя в дыру вылетела. А кто же тогда меня в домовину уложит? Али мне сразу, живой в колоду лечь и накрыться? Ох, а причастит меня – кто? А может, у Смерти все уж продумано? Мне и печься не об чем?»

– Смертушка, дорогая, а принимает ли Господь без покаяния, причащения и соборования?

– Естественно! В бою ратников кто ж соборует? Никто. А смерть на поле брани – самая красная!

– И то верно, – обрадовалась Феодосья.

– Коли Смерть пришла, так ни об чем не переживай: лег под образа да выпучил глаза, всего и делов. Поверх земли лежать не оставят. Земляная домовина и бездомному от Бога припасена.

– Истинно!

– По смерти человека видна и жизнь его, – разговорилась Смерть. – Иной слабый духом кричит, сквернословит, под камнем от Смерти прячется. Жить не умел, так и умирать такого не научишь. Или другой дурень: у него жизнь на нитке, а он думает о прибытке. А ведь на тот свет ничего не унесешь, туда ворота узкие, с сундуком не пролезешь. Одна сущеглупая баба, меня увидавши, с пестом на меня накинулась!

– Да от смерти разве отобъешься? – засмеялась Феодосия.

– Истинно! А потом кричит: «Тут и постарее меня есть!» Аз ей молвлю: «Ежели пришла Смерть за бабушкой, так не указывай на дедушку». А другой от меня как побежит во весь дух, по полю скачет, ровно заяц. Или вместо боярина под образа холопа уложат, да самого говенного, какого не жалко. Гос-с-поди!.. Смерть объегорить думают!

Феодосья склонила голову пониже и принялась торопливо хлебать навар, дабы не выдать ни видом, ни звуком, как удалось-таки однажды обмануть им Смерть, плясая под дудки вокруг колыбельки братца Зотеюшки. «И на старуху бывает проруха», – подумала она.

– Зато иной прекрасный человек лег, сказал: «Прощай белый свет и моя деревня», – и преставился, – продолжала баять Смерть.

Наконец, с чувством испив навар и съевши сосновую лепешку, Смерть поднялась с лежанки и твердо стала на ноги.

– Спасибо тебе, Феодосьюшка, дорогая, за приют. За мной теперь должок! Пошла я до патриарха Нифонта. Идти еще далеко.

– А как же я? – взволнованно вопросила Феодосья и выбежала вслед за Смертью вон, неловко ухватив ея за рукав. – Смертушка, милая, аз как же?

– А что – ты? – рассеянно спросила Смерть, оправляя платье. Взгляд ее упал на рябиновые колоды. – Это чего у тебя? Одно корыто другим прикрыто, что такое? Отгадай загадку?

– Сие – домовина моя, – ответствовала Феодосья. – Мне в нея лечь прямо сей час, живой?

– Почто? – поинтересовалась Смерть.

– Как же… новопреставиться… Под дерновое одеяльце… к Агеюшке…

– Что ты ищешь живого среди мертвых? – рассеянно сказала смерть и пошла прочь. – Прощай, Феодосья!