Цветочный крест • Потешная ракета

Феодосия подошла к колоде. В воде, наполнившей ея, колыхалась намокшая твердь земная и небесная – вышивка по шелку, которой жаждавшая новопреставиться украсила домовину, как украсила бы и дом к празднику. Феодосия нагнулась к гробу: сквозь хрусталь пахнущей хвоей и льдом воды на нея глядел Феофан, подрагивая рукой, сжимающей камень. Смертница осторожно опустила перста в воду – Феофан плавно покачал главой. Сие было эмалевое изображение почитаемого в Тотьме блаженного, отводившего камнепады силой своего духа, происходившей от муки тела: Феофан всюду ходил с булыжником, отколотым от острова Лось, в дланях: на ем он вкушал, на его укладывал измученную главу для ночного сна. Встретившись во мраке зенками с Феофаном, Феодосья промолвила приличествующую молитву, вытащила блаженного и приберегла на пенек. Туда же была пристроена и шелковая твердь – с небес и земли текло ручьем, окиян разбух и потемнел, и Феодосии пришлось маленько выкрутить звезды и купол, отжимая воду. Разобравшись с сиим, как выразился бы книжный отец Логгин, артефактом, Феодосия наконец погрузила руки, согнув их в локтях, в полную холодной воды домовину. Когда пазнокти, обломанные до крови, перестали ныть, Феодосия нашарила на траве сброшенные одежды, опустила в полную воды домовину, безропотно принявшую роль корыта, и принялась мыть и полоскать. Она так яростно терла одеяниями по колоде, что вышлифовала ея нутро до гладкости: труха гнилой сердцевины вымылась, оставив гладкий наружный слой. Теперь смертная хоромина вящее напомнила Феодосии лоток для соляного рассола. Но воспоминание не пошло дальше этого лотка – живот тотьмичей уже не волновал Феодосию, приготовившуюся покинуть сей мир, – и задело Феодосию не больше, чем шум сосен. Выкрутив вымытые одежды, Феодосия надела их на себя и, счастливая от того, что все приготовления к смерти удалось изладить так удачно, вошедши в избушку и легши на солому возле очага, тут же усонмившись. От портищ, согретых огнем, начал подниматься густой пар, каковой, очевидно, и вызвал сон, в котором Феодосия оказалась в бане. Баня бысть не их, Строгановская, а незнакомая: огромная, светлая, с лавками, пахнущими липой и бузиной. Подле лавок, каждый возле своей, стояли, омакивая в ушаты веники, Истома и отец Логгин. «Феодосьюшка! – нежно вскрикнул Истома. – Слава Богу, свиделись! Иди ко мне!» Феодосья, не видевшая себя со стороны, но ведавшая, что на ней одна тонкая льняная срачица, взглянула на отца Логгина и робко ответствовала: «Нет, Истомушка, нельзя мне к тебе, иначе грех случится, и не попаду я в царствие небесное». – «А зачем ты так рано собралась туда?» – вопросил Истома. «Чтоб свидеться с сыночком нашим, Агеюшкой. Ты его встречал? Как он? Не плачет ли?» – «Нет, не встречал», – равнодушно и печально покачал головой скоморох. «Так, значит, ты не на небеса попал?» – «Значит, так…» – «Так ты, может, жив?» – «Нет, не жив. Али ты забыла, как пожаловали меня двумя столбами с перекладиной? Иди же ко мне…» – «Феодосия! – строго сказал отец Логгин, весьма прямолинейно потряхивая в ушате веником. – Римская империя!» – «Помню аз, – ответила Феодосия и оборотилась к скомороху. – Истомушка, грех с омовения и начинается. Римская империя через бани рухнула» – «Ну? – удивился Истома, но удивился как-то равнодушно, как бы мысля о своем. – Подгнила?» – «Истинно». Произнося сие, Феодосия меж тем сделал шаг в сторону Истомы. Дрожь пробежала по подпупию ея. Похоть охватила лядвии. Защекотало в персях. Но строго смотрел сквозь клубы пара отец Логгин, одной дланью намыливая пробор волос, а другую вознося в крестном знамении: «В рай просишься, а сама в ад лезешь?» Тут-то Феодосия и проснулась – смерть, слава тебе Господи, выручила, обронив зубы. Глянув в ея приветливые голубые глаза, Феодосия вспомнила сон и перекрестилась: ясно было, то бес искушал ея на похоть, дабы не видеть Феодосии царствия небесного! Вспомнив об изготовленной ночью домовине, Феодосия подскочила с соломы и, пробормотав: «Лежите, смертушка дорогая, не вставайте покамест», – выбежала вон. Она пробежала в кусты и присела по малой нужде. Папоротник окружил ея возле самых зениц. И в каждой ложбинке листов лежала капля воды, словно земчузина, вывернутая наизнанку, так что молочное серебро просвечивало изнутри. И были сии земчузины чисты, как помыслы Феодосии и портище ея. И она уверилась, что нынче же с Божьей помощью даст дуба!

Розовая от радости, Феодосия вернулась к избушке и с удовлетворением постояла возле гроба: погладила ладонями гладкое влажное нутро рябины, приладила внове эмалевого Феофана, развесила твердь небесную и земную. На всякий случай поклонилась на восток и пошла в избушку: ставить на ноги Смерть. Впрочем, Смерть и сама не желала покоиться: войдя в виталище, Феодосия обнаружила ея стоящей возле лежанки.