Цветочный крест • Потешная ракета

Гостья покачнулась, воскликнула нечто сама себе – Феодосье показалось, что она разобрала что-то вроде «вот прах подери», – и виновато прилегла на краешек, всем своим видом давая понять себе и Феодосье, что нежиться на соломе она, смерть, долго не собирается. Но как только ее тело почувствовало мягкость хрустящего ложа, силы покинули смерть, и она с наслаждением протянула ноги. Вежи старухи сомкнулись, рот же, напротив, безвольно приоткрылся и запал. Полежав так мгновение, смерть принялась вздыхать и неразборчиво бормотать. Ежели бы можно было разобрать ея баяние, то узнала бы Феодосья, что смолоду смерть никто не мог обогнать в косьбе! Бывало, взмахнет она литовкой – целое городище от мора в один присест преставится! Взмахнет другой раз – три села с пустошью вместе с малыми детьми на Божью тропу встанут. Иной раз и не просит ея Господь призвать челядь на тот свет, а она сама, по собственному хотению, после окончания трудного дня еще разок с косой по пажити живота пройдется. Потому что знает смерть: нет такого православного на Руси, кто не мечтал бы поскорее избавиться от тягот и забот земной жизни и обрести житие небесное. Сколько раз с удовлетворением слышала смерть, как сродственники со вздохом молвили над телом усопшего: «Слава тебе, Господи, отмучился!» Особой гордостью смерти был мор в столице, когда её неустанным трудом в три дни дуба дало пол-Москвы.

– Потерпи, милая, потерпи, родная… – услышала Феодосия и догадалась, что смерть уговаривает роженицу, мающуюся родильной горячкой.

Феодосия спешно подкинула хвороста в очаг, налила в каменный горшок воды и пристроила его в огне. Затем подхватилась и, стукнув себя перстами в лоб, вытащила из ложбинки, вырытой в земляной стене избушки, туесок с бурой прошлогодней клюквой. Она раздавила перстами ягодку и вложила ея в приоткрытые уста смерти:

– Пожуйте кислого, сразу полегчает. А я сей час и навару клюквенного еще сделаю.

Феодосия бросила в горшок горсть сушеного зелия, перемешала, дожидаясь, пока травы осядут на дно, отлила пахучего навару в маленький туесок и принялась помаленьку поить смерть.

– Вот у меня тут какая живая водица, – ласковым заупокойным голосом ворковала Феодосья.

Выпоив весь навар, Феодосья навалила на недужную завернутого в мешковину сена, особо угревая ноги смерти.

Вскоре лик смерти покрылся испариной.

– Слава тебе, Господи, пропотела! Спасла аз смертушку от успения! – возликовала Феодосия. – Глядишь, к утру поправится. Ох, а я-то не готова!..

И Феодосья подскочила так стремительно, что заколыхался огонь в очаге.

– Ни домовины не готово, ни могилки во сырой матери-земле, ни рубашки чистой, да и сама я не мытая, – запричитала Феодосья, кружа по избушке и не зная, за что вперед схватиться.

Наконец она увидала в углу под порогом каменный топор без топорища – Феодосья подобрала его как-то в лесу, очевидно, оброненный чудями шахтными, и, схватив его, быстро выбежала из избушки.

На улице было еще не ночно, но уже исчезли все краски, сделавши сосны, траву, папоротник и мухоморы – все вокруг – серым скаредьем.

Феодосья побежала вглубь леса, туда, где помнилась ей поваленная старостью рябина, вся в шубе из сизого лишайника. Она быстро нашла её – повисшую на собственном комле затрухлявевшую колоду, расколовшуюся при падении. Натужившись, Феодосья разворотила дерево на два лотка и накинулась яростно рубить и скрести нутро каменным топором. При первых ударах Феодосьи из вершинного обломка выкатился леший и, чертыхаясь, сиганул прочь. Феодосье же приблазилось, что из колоды с шумом вылетела птица. Лишь когда птица побежала, ломая валежник и поминая чертей, Феодосья прервала свой труд и вгляделась в темноту. Но разглядеть ничего не удалось.

– Иди ты к лешему! – обсердилась Феодосья и вновь взялась яростно долбить колоду.

– Чего-чего?! – ошалело вопросил леший и покосился по сторонам. – Куда идти?

«Да это же разбойник, которого смерть поминала, – догадалась Феодосья. – Не может осину найти».

– Потерпи, – срывающимся голосом крикнула Феодосья в темноту. – Скоро смерть твоя придет. Только зря ты надумал на осине давиться – грех сие. Али имеешь ты право Бога в себе убивать?

– Чего-чего?! – уставившись на Феодосью, сызнова вопросил леший.

– Со смертью твоей аз сей час говорила. Знает она, что осина по тебе уж дрожит.

– Какого хрена осина?! – пробормотал леший, у которого на эту ночь были совершенно другие планы: он ждал русалку, с которой рассчитывал блудить до утра. Наконец, смысл Феодосьиных слов дошел до него во всей полноте. На миг он оторопел и обезгласил.

– Да как же это?! – наконец тонко выкрикнул леший. – Да за что?!

– Смерть рекши: за грехи, – сочувственно пояснила Феодосья.

– За какие такие грехи?! – жалобно тянул леший.

– За разбой.

– Какой разбой?! Какой разбой?! Одну бабу-ягодницу закрутил по лесу да на одного мужика-древоделя сосну повалил.

– Аз за что купила, за то и продаю, – обсердившись помехе в работе, ответила Феодосья. И принялась долбить колоду. Но прежнего упоения не было.

Леший забегал кругами.