Цветочный крест • Потешная ракета

– Оказывается, у этого фарфорового сосуда двойные стенки, а между ними голимая пустота – воздух откачан, – звонким шепотом пояснила Феодосья Ворсонофию. – Ледяная пустота! А поскольку именно воздух передает голоса, все звуки, ветры и прочая, то без него тепло не может через пустоту пробраться, и потому напиток сохраняется в сосуде горячим.

– И все? – подивился Ворсонофий. – Так просто?

– Ей! – ответила Феодосья.

А потом внезапно вздрогнула главою с кратким вздохом, выпрямилась на коленях, устыдившись своей расслабленно скругленной спины, сложила руки перед грудью и воскликнула, глядя на тепло мерцающий во тьме алтарь:

– О! Господи! Благодарю тебя за то, что все самые сложные вещи, мысли, деяния и материи создал ты из таких самых простых деталей и основ, что даже аз, жалкий раб Твой, могу осмыслить их устройство! Благодарю Тебя за то, что позволяешь ты проникать нам, детям твоим, в глубины твоей созидательной мысли, и как следопыт идет вперед, читая простые знаки, так и нам двигаться вперед, познавая огромный мир, сотворенный из великих в своей простоте крошечных буквиц мироздания. Благодарю за то, что позволяешь проникать в суть и устройство чего бы то ни было, не ограничивая разум человеческий лишь созерцанием, констатацией и заучиванием. Благодарю тебя за радость открытий, за наслаждение озарения, за восторг познания! Только Ты в величавой Своей мощи мог сотворить горсть крошечных букв, из которых сложены велико лепнейшие книги. Только Ты в грозной своей силе мог создать семь, а то и пять крошечных нот, из которых слагаются ликующие и грозные песнопения. Ты дал семь простых красок, из которых простираются многоцветные фрески. Всего из четырех сутей – воды, земли, огня и воздуха – Ты воздвиг целый мир. И как из крошечных одинаковых сот образуется огромный улей, так из молекул воздвигается вещный мир, а из кратких заповедей – порядок и нравственность всех душ. И этой простотой начал Ты указал нам, что мир познаваем.

Ворсонофий чем дальше, тем с большим удивлением взирал на друга, молящегося столь непривычно, сколь и горячо. Не ожидал он от скромного Феодосия эдакого краснословия.

– Клянусь, что все мои знания употреблю только во благо Веры, Истины и Заветов Твоих, – голос Феодосьи становился громче. – Обещаю, что крошечные кусочки мозаики, из коих строится жизнь, аз, скромный раб Твой, буду складывать только в такую картину, что будет иллюстрацией Твоих Заветов.

Феодосья замолчала.

Наступила глубокая тишина.

И в сей момент светильник пред алтарем вдруг вспыхнул сильнее. Качнулись огоньки свечей. Протянулась струя ароматнейшего ладана. Мягкий приятнейший теплый поток воздуха (казалось, что из печи вынимают хлеба, хотя печеным вовсе не пахло) окутал коленопреклоненных братьев. Крест в руках Феодосии засветился, словно отражая свет тихого огня. И она, медленно повернув главу к Ворсонофию, промолвила:

– Аз слышу… Мне будет знание… И вознесется оно в огнях блистающих…

Окаменевший Ворсонофий не осмелился раззявить рот, дабы вопросить, что именно слышал брат Феодосий? И что вознесется? Узрев на повернувшемся к нему лице слезы, поэт накоротко призадумался, после чего только и нашелся, что неуверенно промолвить:

– Дать, что ли, тебе те книги?

– Какие? – украдкой отерев слезы, смущенно спросила Феодосья.

– Те, что читать не полагается.

– Дай.

– Утром, сразу после третьих петухов, пока братия будет просыпаться и умываться, зайди ко мне. Одна книга как раз сейчас у меня в келье припрятана.

– Ладно.

– Тогда аз пошел?

– Ей.

В это утро закончилась двадцатинощная епитимья, наложенная настоятелем Феодором на Феодосию. Игумен был прозорлив: усмирив тело, воссияла она духом, уверовав в познание и свою скромную возможность в нем участвовать. И не просто пришло знание, а обрушилось на Феодосью с треском, как серебряный дождь потешного огня. Каждый день с той нощной молитвы приносил Феодосье созидательные открытия. Она едва успевала все обмысливать, обобщать, записывать и изготовлять. Впрочем, все по порядку. А там, своим чередом, дойдем и до огней блистающих…