Цветочный крест • Потешная ракета

Сие доказательство возможности изрыгания подземного огня на Тотьму оказалось для Феодосьи непререкаемым. Усомниться в информации, зафиксированной в книге, для тотьмичей было бы столь же нелепо, как усомниться в существовании лешего или банника. Феодосья мелко задрожала. Мысль, что из-за неисправимых тотьмичей огонь может залить острог, и церкви, и хоромы, и братика Зотейку, поразила Феодосью. Сонм различных чувств разом охватил Феодосью, как если бы окружили ея лучники и разом вонзили стрелы в сердце, печень, висок и ягодицу. Сердце ея пылало верой, душа горчила утратой и несправедливостью мироздания, в висках стучало от порывов изменить свой собственный живот, поджилки дрожали, и ликовал дух от мысли, что отныне все грехи тотьмичей будет брать на себя она, Феодосья.

Отец Логгин захлопнул книгу.

Перед глазами Феодосьи все еще стояла гравюра. Она вгляделась в рисунок. И тут же задалась вопросом – совершенно неуместным в сий момент!

– Отче, почему на рисунках всегда дальние вещи одного размера с ближними? Ведь вдали человек меньше. Аз как-то вышивала у окна, да и поглядела в ушко иголки на улицу. Так в ем, в ушке, корова поместилась и две овечки. Я потом над сим размышляла и сама своим умом дошла, что Месяц не с блин размером, а никак не меньше, чем изба. Просто он далеко от взора нашего и потому кажется маленьким.

Феодосья горделиво поглядела на отца Логгина, ожидая восхищения.

Но отец Логгин посмотрел на Феодосью весьма снисходительно.

– Сие явление – сиречь перспектива. Еще греки (отец Логгин благоговел от всего греческого) знали, что увиденное нами вдали сокращается в розмерах. Но греческие философусы доказали, что перспективное сокращение предметов на рисунке – сиречь лжа. Ведь мы-то знаем, что дом вдали такого же размера, как и вблизи. Так зачем же рисунком обманывать зрителя? А?!

– Не знаю… – растерянно ответила Феодосья.

– Что как на Иконе эдакий зело умный рисовальщик изобразит перспективу, и получится, что Иисус на заднем плане будет меньше дьявола не переднем?! Прости, Господи!

– Это не есть хорошо, – согласилась Феодосья.

– Еще Платонус подтвердил, что изображенное в перспективе – ложно и призрачно. Изображать надо не видимое, а знамое! – последнюю фразу отец Логгин произнес с напором, так что Феодосья восхищенно решила, что сие изречение – его собственное.

Но дух любознательности все еще не отпускал ея.

– Отче, но ведь на рисунке человек изображает не настоящий предмет, а лишь его образ. Отчего бы и не использовать перспективу как приукрашение? Приукрашают же на рукоделии петуха али цветочки?

– Цветочки… Эх ты… – со вздохом рекши отец Логгин. – Приукрашать живот надо не на рукоделии, а в действиях своих и помыслах. А в действиях разве тот грех, что совершен был раньше, становится меньшим по размеру? Не-е-е!

– Истинно, – согласилась Феодосия. И больше уж в дискуссии не вступала.

Засим отец Логгин мирно отпустил другие мелкие прегрешения Феодосии и отпустил ея с миром, наказав усмирять похотствующую плоть всеми возможными способами и без всяких экивоков на дальнюю преспективу!

Феодосья вышла из церкви та и не та. Так зайчик из серо-коричневого становится белоснежным, а это значит, что ожидает его другая жизнь: в холоде, голоде, на ветру, но в ожидании весны. Такой весной для Феодосьи было рождение чадца. И ожидать ея, весну, Феодосья была твердо намерена в постничестве и затворничестве, в любви к Богу. Она хотела было по привычке крикнуть Фильку с санями. Но тут же перекрестилась и пошла пешком, держась за сани голой рукой. Филька, не дерзнувший продолжить сидение на месте возницы, слез и так же пошел рядом с санями. Шли оне около часа. Ведь любимая церковь была теперь далековато от новых хоромов Феодосьи в слободе солепромысленников. И хотя возле дома Юды бысть своя церковь, Феодосью тянуло в родную с детства.

Отец Логгин проводил отъезд, вернее, уход Феодосьи тайным взглядом из оконца в церковных сенях и резво прошагал в служебную каморку. На лице его было написано тщательно скрываемое профессиональное удовлетворение. Впрочем, отец Нифонт крепко сонмился и не смог бы увидать удовлетворения отца Логгина.

Поэтому отец Логгин нарочно несколько раз шумно задел печь, стол, дабы отец Нифонт проснулся. И когда сие удалось, отец Логгин пробормотал, как бы себе самому:

– Неплохо, неплохо…

– Об чем ты, отец Логгин?

– А? Что? Да так… Сам с собой рассуждаю об чудесном перерождении одной суетной жены в покорную рабу Божию. Аз уверен, что сей же день скинет она все искрометные бисера, сафьяновые сапожки и прочие атрибуты разжигания мужской похоти и облачится в скромные черные одежды. А ведь недалече еще бысть она суетливой, болтливой, веселой женой. Тем дороже дар Господу! Ему приятнее, когда приходит к нему бывшая грешница. И дорогу эту указал ей с Божьей помощью аз, отец Логгин. А ведь какая грешница была!

– Да про кого ты речешь, отец Логгин? Кто бысть грешница? Анница-блудодейка? – вопросил отец Нифонт и тут же пожалел о своем вопросе.