Цветок для двоих [СИ]

Через отмеченные для себя три часа усмехнулась, держа в пальцах несколько одинаковых листочков, скрепленных по одной стороне аккуратными стежками шелковой нити. Как например, вот!

На пожелтевшей бумаге нарисованы были предметы, животные и цветы. Неумело, совсем по-детски. Солнышко с линиями лучей, полосатая кошка с длинными усами. Дерево. Лейка над цветочным горшком. Под каждым рисунком четкие крупные буквы сообщали: солнышко, кошка Маруся, дерево, лейка. А под этими ясными, красиво написанными — повторяли их старательно выведенные каракули. Солнышко. Кошка маруся. Дерево. Лейка.

Шанелька увидела светловолосую женщину, на коленях которой — серьезная девочка с ровно подстриженной челкой. Изящная рука медленно ведет линию буквы, негромкий голос повторяет написанное. Девочка слушает, потом берет поданную матерью чернильную ручку. И, прикусив от старания губу, выводит свои буквы. На языке, которого вокруг нет, он только ее и мамы.

Прекрасная картинка, немного печальная, но светлая, и, наверное, правильная. Но всего лишь наверное, не наверняка. Листки годятся, чтоб Ираида представила себе собственное далекое детство, может быть, делая воображаемые воспоминания своими, так бывает. Но помогут ли они Крис доказать, что…

На обороте третьего листка открылся детский рисунок. Такими в библиотеке Шанельки увешан отдельный стенд. Кругляш лица с короткими линиями волос, ручки-палочки в стороны от треугольного платья, расчерченного клетками. А рядом — старательно изогнутая фигура повыше, с рукой-палочкой, что держит маленькую руку, топыря веер пальцев. На кружок с глазами и улыбкой нахлобучена шляпа в виде большущего тазика, из-под нее винтами старательные локоны. И такими же закорючками отделан подол длинного платья — оборки.

Под фигурами четкая подпись тем самым закругленным почерком с первых страниц самодельного букварика. «Мама» — под оборчатым подолом. «Идочка» — под треугольными туфельками, надетыми на палочные ножки маленькой фигурки. И вдруг, у самого края страницы — тоже неумелый, но явно не детский рисунок, отдельно, в другом масштабе. Шанелька склонилась, одновременно приближая лампу на гибкой шее к затертым и густо зачеркнутым линиям. Будто сперва нарисовали, а после постарались скрыть, в сердцах чиркая поверх той же ручкой. Мысленно отводя сердитые штрихи, высматривала под ними другие — плавные, старательные. Какой-то тюрбан, наверченный над овалом лица. Большие глаза, зачерненные на всю глубину, полукруг короткой бороды, под ним — снова овальные линии — складки ткани? Ниже и поперек тщательнее всего прорисован широкий ремень, весь в завитушках. Сердитые линии шли в другом направлении, поэтому не могли скрыть резких загогулин орнамента. И сбоку на ремне — Шанелька пристально вгляделась, чуть поворачивая листок, чтоб дать свету оттенить штрихи — узкий и длинный треугольник. Кинжал? Логично — ремень с привешенным к нему кинжалом в ножнах. Это походило на поясной портрет. Неумелый, но любой человек, даже полный профан в рисовании, сумеет изобразить именно бородатого мужчину, подпоясанного широким ремнем. И пусть лишенный портретного сходства, рисунок все равно не спутаешь с изображением женщины. Как детский рисунок солнышка не перепутать с лейкой или деревом.

Под кинжалом, острие которого высовывалось из мешанины сердитых линий, в желтоватой пустоте густо зачеркнуто было единственное короткое слово. Шанелька еще сильнее повернула листок, тени изменились. Папа. Там написано — папа? И после старательно зачиркано, даже бумага прорвалась злой точкой в конце короткого слова.

— Пф… — она выдохнула, кладя листки и моргая. Оказалось, пока вертела, забыла дышать.

Кусочек давно ушедшего времени, как видеоролик на ютубе, ждал ее внимательного взгляда, который будто нажал кнопку воспроизведения. И отыграл маленькую сцену, где молодая женщина зовет дочь, усаживает ее к себе на колени, и тихо дыша, обе следят, как чернильная ручка творит волшебство, вернее, два волшебства — рисунка и слова. Солнышко, пишет Еления под нарисованным дочерью кружком с лучами, видишь, Идочка, я написала — солнышко. Детская голова кивает, щекоча руку макушкой, дочь отбирает у матери ручку, чтобы нарисовать еще. Дерево…

Они рисуют и пишут. А потом Ида сползает с материнских колен, рисует сама, на обороте последнего листка. Себя и маму. Та, смеясь, подписывает людей так же, как дерево и кошку Марусю. И задумавшись, рисует сбоку темноглазого мужчину с головой, укрытой складками покрывала, потом поперек перехватывает тонкую талию широким ремнем, тут рисунок увереннее, потому что ремень изобразить легче, чем лицо или фигуру. Потому так четко прорисованы завитки орнамента, все мы так водим карандашом, задумавшись или слушая кого-то. И потом Еления пишет внизу это слово. Папа. И вдруг, спохватившись, возможно, от вопроса дочери, а может быть, придя в мыслях от одного к чему-то совсем другому, от начала к концу, от желаемого к состоявшемуся… Резко зачеркивает того, кто должен стоять рядом, полноправным третьим, держаться за руки и улыбаться. Мама, Идочка, папа.