Цветок для двоих [СИ]

Шанелька хотела ахнуть, но промолчала, по-новому мысленно пройдя дорожками райского сада, сбереженного потомком Халима Джахи. Там и сидела она. Хеит с портрета. Принимала в аннуке гостей, внимательно слушала, вникая. Потом они пили чай или такой же крепкий кофе. Говорили. Молчали, слушая птиц. И гость уезжал, обдумывать полученные советы.

И всегда за спиной великой Хеит находился ее соратник и защитник — истинный пуруджи принцессы, один из потомков семи родов истинных. Он был ее, да, наверное, в первую очередь — другом.

— Пятнадцать, — сказал Джахи, помогая себе плавными жестами ухоженных рук, с которых падали складки черного шелка, — пятнадцать лет совершается, и мальчик имеет право быть пуруджи принцессы. Служит великой Хеит столько, сколько имеет ее позволение. Когда пуруджи станет сорок пять лет, он уходит. Для семьи, для продолжения рода. Передать знания сыну. Сынам. Для чтобы служить следующая Хеит.

— Интересно, — Крис покачала под столом босой ногой, глядя на серьезное лицо, обрамленное черной бородкой, — то есть, пуруджи принцессы мог быть моложе ее в два раза. Или еще больше.

Джахи кивнул. И Шанелька с удивлением заметила — в тщательно подстриженной бородке мерцают стальные нити.

— Когда последняя великая Хеит имела возраст пятьдесят лет, ее пуруджи — двадцать пять. Он писал ей стихи, потом. Анэ Шанель находила их в бумаги, в… — Джахи затруднился с называнием предмета.

— Бювар, — кивнула Шанелька, — это такая папка для письменных принадлежностей и уже написанных документов. Значит, те листки, это стихи, которые молодой пуруджи писал своей Хеит? Почему? Нет, я понимаю, я хочу спросить, зачем он писал их, если они все время были вместе? Это такое проявление чувств? Или так принято?

Поняв, что Джахи не успевает за вопросами, махнула рукой, готовая просто слушать дальше. Но тот развел руками, широкие плечи приподнялись.

— Я не знаю, анэ. Письма пуруджи это новый документ, для меня, я сказал все, что я знаю. Про Хеит и пуруджи Хеит. Но я знаю, они посланы. Письма, так? Не записка. Не листы. Там начало слов — моя Хеит. Конец слов — время письма. День месяца. Тисяча девятисот тридцать два. И — три.

— А что там? — спросила Крис, подвигая к себе мобильный и проверяя время, — в этих письмах? Только стихи?

Шанельке стало немного неуютно, вот — уже час ночи. Через пару часов веселье закончится, Асам исчезнет в своих правительственных делах, и им придется надеяться, что новый президент соизволит принять их и выслушать, а судя по его свирепому лицу, вряд ли он пойдет навстречу по доброте душевной.

— Я говорил. Стихи. Я не могу помнить их сейчас, но могу читать и переводить. Когда снова вижу.

Помолчав, вспомнил о неотвеченном вопросе:

— Сорок. Мой возраст — сорок один. Я могу быть пуруджи Хеит последние четыре года. Когда я имею возраст сорок пять лет, я становлюсь обычный человек. Мужчина. Семья. Отец сына. Сынов. И дочери.

— Я думала, тебе лет тридцать! — Шанелька по-новому смотрела на смуглое лицо, отмечая тонкие морщинки от уголков глаз, вертикальные линии вдоль скул, ну да — чуть более резкие, не исчезающие вместе с улыбкой, как то бывает у молодых мальчишек. И такой гладкий, чистый лоб в обрамлении темных коротко стриженых кудрей, а в них тоже — если всмотреться, просверки седины, еле видные.

— Надежда хранит молодость, — неожиданно совершенно правильно изрек Джахи, и сразу мягко улыбнулся, по своему обыкновению, будто говорил — можете считать это просто шуткой.

Крис молчала. Шанелька умолкла тоже, пытаясь справиться с круговоротом образов и картинок. Мальчик, листающий старинные толстые книги, юноша, думающий о той жизни, какая могла быть у него, но ее нет. Молодой мужчина, принимающий решение, скорее всего — тайное, невысказанное. Или знаемое старшим другом Асамом, который спорит, удивляется, возможно — слегка издевательски, а может, и не слегка. А еще, ведь наверняка — девушка, сердце которой отдано вежливому красавцу, и она не знает, что выбор ее пал на безнадежного романтика, который главным в своей жизни сделал надежду. И вот, почти на исходе отпущенного традициями срока…

Она чуть повернулась, незаметно взглядывая на подругу и пытаясь понять, что там себе думает новая, первая после столь длинного перерыва, принцесса Хеит. Но ничего не смогла прочитать на смуглом лице. И вздрогнула, когда Крис спросила:

— На снимке, который мы нашли, стоит дата. Тысяча девятисотый? А ты сказал, когда Пуруджистан развалился, Хеит было? Подожди, я посчитаю… Пятьдесят восемь, получается, в тридцать четвертом. Так? А ее пуруджи, значит, на двадцать пять лет младше.

Она побарабанила пальцами по колену, хмуря темные брови. Вскинула на Шанельку глаза.

— Не могу сообразить. Давай запишем.

На стол легла салфетка, три головы сблизились, следя за движениями шариковой ручки.

— Нам нужен тыща тридцатый. Год рождения Идочки. Хеит в том году было сколько? Пятдесят четыре. До-пус-тиммм. А Халима Джахи — двадцать… девять? Нам это что-нибудь дает?